Он всегда сидел в своеобразном полуразвороте, прижавшись спиной к дверце машины. Я однажды решил, что он это делает для того, чтобы постоянно смотреть на мать, когда они болтают, но теперь уже не уверен: может, чтобы люди из других машин, оказавшихся поблизости, его не видели.

Ребенком я не просто был свидетелем отказа от родительской власти, я его впитывал в себя. Спустя десятилетия, когда пришло время выбирать свою собственную супругу, я нашел ту, кому могу перепоручить штурвал.

В первом доме, куда мы заглянули, отштукатуренном грязно-белом здании в тени вещательной башни «АВС» в Лос-Фелизе, я как-то само собой продефилировал в ванную, пока моя компетентная половина трепалась с хозяйкой дома про крошение фундамента и устойчивость при землетрясениях. Я не нашел в аптечке ничего интереснее мотрина и загрустил. Хотя колпачок был открыт и горсть маленьких говнюков свободно рассыпалась посреди кью-типов и дезенексов, мой взгляд на состояние сознания хозяйки вызвал несколько больше виноватого восторга. Нет ничего восхитительнее того, что профессиональный Подглядывающий Том мог бы преподнести в день вялых новостей.

Впрочем, не неудача с аптечкой доконала меня, а эта громоздкая телебашня, маячащая на заднем дворе. Предчувствие постоянных низкочастотных вибраций: неявные причины рака, лучевые волны, писклявые мутанты, лезущие прямо в окно спальни. Нет, спасибо!

Видите ли, пусть я и джанки, но я разбираюсь в здоровом образе жизни. Я разбираюсь в том, что вредно. И еще я не ем мяса. Ни курятины, ни рыбы. Вегетарианец в течение многих лет, и горжусь этим. Думаете, я суну в рот кусок стейка, чтобы в меня проникли эти франкенштейновские гормоны?

Черта с два, я калифорнийский джанки. Редко проходит день без того, чтобы я не заглянул в Соковый Бар в Беверли-Хиллз оросить свои внутренние органы бокалом двойной порции морковного сока с пыреем.

Итак, хорошо, в крайнем случае мне действительно придется набрать в шприц туалетной воды и приготовить себе раствор. Это совсем другое! В смысле, эй, вы ее кипятите? Для этого существуют ложка и зажигалка. Даже если спустя все эти годы я кончу с хроническим гепатитом С, уверен, что дело тут не в сомнительном содержимом ложки. Никакого шанса. Вероятно, я поцеловал девушку, забывшую почистить зубы… Сегодня вокруг гуляет столько гадости, что не мешает перестраховаться…

Надо сохранять неусыпную бдительность.

Мы осмотрели не меньше дюжины домов. Через какое-то время набеги по осмотру жилищ слились в одно глубокое ощущение. Обычно запах. Особый аромат присутствует всегда. А однажды — в случае с мужиком, сидевшим одиноко в темноте и приветствовавшим нас бутылкой виски в одной руке и мягким игрушечным кроликом в другой — стояла вполне отчетливая вонь старых носков, острый попкорновый запашок пропотевшего бен-лона, хрустевшего под ногами. «Вонь от носков», — сразу определите вы. Но имя ей — одиночество.

Любитель кроликов находился дома один. Его дом на Бронсон-Кэньен, расположенный на невысоком холме, отгораживала от улицы решетка выше человеческого роста, где бились за место вьюнок и бугенвиллия. Снаружи, благодаря этим переплетенным лозам, воздух приятно ласкал ноздри. Внутри же висела токсичная туча.

Я удивился тому, что, когда эти два обонятельных фронта соединились, дождь не хлынул прямо на крыльцо. Но мы остались сухими.

Мы так и не пошли дальше веранды. Там под люстрой, похожей на бронзовое крысиное гнездо, полностью в пятнах зеленого медного гуано, Сандра посмотрела мне прямо в глаза с выражением «давай отсюда валить», которое на свой лад придумывают женатые пары. Я пожал руку крольчатника, поразился его железной хватке, и мы вынырнули наружу.

— Кошмарный тип, — заметила Сандра, когда мы еще раз прошагали сквозь пещеру из бугенвиллий и вьюнков, глотая полной грудью благоуханный воздух. — Почувствовал, как там пахнет?

— Может, он коллекционирует носки, — ответил я. — Вдруг все его приятели коллекционируют вина, а ему хочется заняться чем-то другим. Понимаешь? У некоторых имеется довоенный лафит, а у него носки с 1930 года.

— Даже не смешно, — сказала она, отстранясь, чтобы я открыл пассажирскую дверь.

— Может, и нет, — пожал я плечами. — Просто я пытаюсь оправдать его за недостаточностью улик. В любом случае запах ничего о нем не говорит. Ему надо чем-то заниматься, чтобы платить за жилье. Спорим, там полно комнат.

— Шесть, считая ванную и спортзал в подвале.

— Спортзал! Ух ты! — мои глаза затуманились бы, если бы с самого начала не были такими замороженными. — Я всегда мечтал заделаться парнем со спортзалом.

— Зачем? — Сандра, фыркнув, защелкнула ремень. — Ты вроде и так успешно разлагаешься без него.

— Опа!

Я завел машину. Как мог я не любить эту женщину? Но ее ротик, как и вся эта лапочка в целом, наводил на меня скуку.

— Там определенно что-то не так, — заявила она. — Наверняка он женился на какой-то тетке с деньгами и довел ее до смерти своими благовониями. Теперь ему достался дом.

— Ты так считаешь? Господи!

Две минуты — и она уже обвиняет человека в аморальности. Я почувствовал необходимость защищать его.

— Я не знаю. Я в некотором роде его понимаю, — сказал я. — Сидеть вот так, в темноте…

— Разумеется, — усмехнулась она, но не без нежности.

Я думаю, мы оба сели в «Кадиллак», радуясь, что не вынуждены вести такую же жизнь, как этот сидящий-во-тьме, тискающий кролика домовладелец.

У меня никогда не было набивных кроликов.

Даже, когда мы набрели на дом, который в конечном итоге стал нашим, я, помнится, думал: «Надо ли мне это?» Не в смысле, что я хочу этот конкретный дом. Но хочу ли я вообще дом? И если нет, то какого черта я делаю? Зачем я соглашаюсь?

Дело не в том, что там было что-то не так. Первый взгляд — и вы замечаете кактусы. Симпатичная веранда рядом с ними. Каждый росток грозен, словно гора копий, который Влад Цепеш[21], говорят, воздвиг на пути к своему королевству, дабы отпугнуть возможных захватчиков. За тем исключением, что Влад увенчал острия человеческими черепами. Но время для этого тоже пришло; нам следовало всего лишь подыскать правильного ландшафтного дизайнера.

Тем временем, нам предстояло изучить остальной дом. Всего полтора квартала от Бульвара Сансет — пешком пройти для городского рабочего урода, как два пальца обоссать — само место расположено достаточно далеко на гребне холма, чтобы открывался волшебный, похожий на средиземноморский, вид Лос-Анджелеса (Лос-Анджелес всегда смотрится волшебно, если вы изолированы от мира).

Пока моя деловитая лучшая половина поскакала внутрь изучать интерьер, я обнаружил, что крадусь по тропинке, пролегающей от дома к заднему двору, где, как я заметил, маяча, подобно светлому Р. Крампу, высилась огромная «Королева Ночи».

«Королева Ночи», около двадцати футов ощетинившегося колючего дерева, щеголявшего сочными красными побегами неизвестного происхождения и, хотя я тогда того не знал, внушительными розовыми цветами, появляющимися и распускающимися только в лунную ночь, когда они в настроении. Но я доподлинно сознавал, просто глядя на растение, что оно символизировало все мною любимое и ненавидимое в этом городе: одновременно кажущееся фальшивым и неподдельно опасным, ярким на вид и смертельно опасным для прикосновения. Если бы птеродактиль воспарил из зарослей бананового дерева позади него, я был бы не столь поражен.

За сюрреалистическим растением стояло что-то наподобие хижины, коптильня в тридцатые, когда дом построили, превращенная в студию писателем-неудачником, обитавшим здесь до нас. Я понял, что это был писатель-неудачник, поскольку когда зашел посмотреть сооружение, то первым делом обнаружил на письменном столе обработку фильма «Бини и Сесил». Либо он очень поздно начал — «Бини и Сесил» пропали из эфира с тех пор, как мне стукнуло примерно девять с половиной — либо у него настолько отсутствовала планка, что он вообразил, дескать, его билетом в Голливуд станет возрождение непопулярного-даже-во-времена-своего-существования детского шоу.