Вэрд созерцал. Его взгляд ласкал восковую скульптуру, мягко скользя по изгибам линий – он упивался совершенством формы своего творения.

- Боишься, Вэрд?

- Боюсь. Сколько их было, и каждый раз никакой уверенности, вдруг… Сегодня сделаю глиняную форму для отливки. Возможно, ты первый и последний человек, кто видит это мое детище. Я просто трясусь перед каждой плавкой.

- Ювелир с трясущимися руками – довольно грустное зрелище. Я хочу говорить с тобой. Только не здесь.

- Идем наверх, Елло.

Ардегс сидел, опершись локтями о стол, и теребил неведомо зачем прихваченный из мастерской резец. На лице Вэрда застыла маска вежливой заинтересованности, скрывавшая недовольство. Елло пришел явно не вовремя, все помыслы мастера были заняты предстоящей отливкой скульптуры.

- Я был сегодня у Элды.

- Как она?

- Мается.

- А ты?

- Тоже. Знаешь, сегодня у меня исповедальное настроение. Тянет поболтать. Твоя восковая красотка не соскучится?

- Красотка подождет.

- Отлично. Ты единственный, с кем можно говорить по-человечески. Остальные – истуканы без мозга и души. О моем прошлом никто толком ничего не знает. Не люблю воспоминаний. Просто сегодня особый день, ровно двадцать один год назад я последний раз видел мать. Целая жизнь… Тогда нам пришлось расстаться. Я уехал в Гризонтию, мы должны были встретиться там. Ты в Рин-пи никогда не был? Впрочем, и не советую. Грязный, шумный городишко. Смешение всего и вся. Короче – портовый город. Я пришел туда нищим, надо было как-то устраиваться. Пришлось идти в услужение к одному довольно влиятельному типу. Он держал большую конюшню, работы там хватало на всех. И Елло Ардегс занял там достойное место мальчика не побегушках, с которым считались меньше, чем с приблудной дворняжкой. Издевались надо мной, как хотели, особенно одно злобное и на редкость тупое существо, носившее имя Лисри и нечесаную бороду. В скудных извилинах его мозга прочно засела мысль, что я создан исключительно для удовлетворения идиотских прихотей и получения увесистых затрещин. Я терпел, мечтая пролить когда-нибудь кровь этой скотины. Но случись такая история – пришлось бы бежать. А я не мог оставить Рин-пи, я ждал. Ждал и терпел.

О гибели матери я узнал случайно из разговора в таверне. У нее был жуткий конец. Ее убили по приказу жрецов Великих сил. Обвинили во всех грехах и казнили на площади. В тот вечер со мной что-то случилось. Я вряд ли могу описать внятно тогдашнее мое состояние. Весь мир оказался разрисованной картинкой, она лопнула, разорвалась, а за ней таилась страшная ненаполняемая пустота. Помню, шел по Рин-пи бесцельно, как слепой, не представляя, куда и зачем. Шел и все. Прогулочка закончилась падением. Я слетел с откоса, довольно высокого, и, видимо, долго лежал без сознания. Была поздняя осень, холод собачий, и я здорово потом болел. Нашла меня портовая девка, ее звали Бютрэна. Пожалела, «не дала такому красавчику загнуться», месяца полтора возилась с ни на что не годным телом и, как ни странно, выходила. Я не хотел жить, она вернула меня в этот мир вопреки моей воле. Тогда я и понял – мое предназначение – месть. Я должен отомстить за смерть матери, за каждую пролитую ею каплю крови. Легко сказать, но трудно сделать. Тогда я был зеленым юнцом, способным разве что постоять за себя в пьяной драке. Уничтожить всех жрецов Великих сил, искоренить саму эту веру, которую моя мать считала ложной, поджарить на медленном огне Великую жрицу, такие у меня были планы… Не прячь ухмылку, Вэрд, я знаю, что с Элдой Анорис планчик не сработал…

Ювелир опустил голову, стараясь скрыть свои чувства. Ардегс был непредсказуем – мог посмеяться вместе с Вэрдом, а мог вонзить кинжал в его сердце.

- Но вернемся к нашим баранам, - усмехнувшись, продолжил рассказ Елло. - У Бютрэны был любовник, некто Арк Большой Крюк – гроза городских предместий. Он как-то пригласил меня в свою шайку. Я согласился. Надо было как-то жить. Чем занимались, поинтересуешься ты? Деяния его – сплошное убожество: грабежи, попойки, попойки, грабежи. Скучно. Вскоре Арк убил Бютрэну, забил скалкой во время очередного запоя. Как бы ни называл суд людской Бютрэну, она спасла мне жизнь – такое не забывают. Я не замедлил высказать Арку все, что о нем думаю. Отношения мы выясняли добросовестно и долго, и я все же сумел убить его. Точнее, ранил смертельно, он сдох на следующее утро. Пришлось скрываться от его дружков. Я решил уехать из Рин-пи навсегда, в постылом городе меня удерживала только месть. Помнишь конюха Лисри, моего недавнего мучителя? Я убил и его, и жену, и старую тетку, что подвернулась под руку. Всех. А дом поджег.

Мой путь лежал в Розенгерию. Знаешь, мне казалось, что как только я ступлю на эту проклятую землю, все сложится само собой, служители Великих сил найдут свою смерть, и моя месть начнет осуществляться. Рин-пи я покинул в трюме корабля, среди тюков с каким-то барахлом и довольно беззастенчивых крыс. Когда меня обнаружили, возник небольшой спор, как лучше проучить наглеца, дерзнувшего без спросу навязать столь достойным людям свое общество. Добропорядочные купцы не нашли ничего лучшего, как предложить мою скромную персону на завтрак проплывавшим поблизости акулам. Помешали осуществлению этого дерзновенного планчика розенгерские пираты. Судно скоренько захватили, команду перебили, мне же почему-то подарили жизнь и даже приняли в свою весьма своеобразную компанию. Ты никогда не видел океан, Вэрд, поэтому и не знаешь, что такое воля… Тогда я впервые поверил в удачу. Казалось, теперь у меня достаточно сил, чтобы рассчитаться со всеми. Надо было только стать капитаном корабля и возглавить шайку этих не знающих ни жалости, ни совести головорезов, пройтись по Розенгерии, выжечь, истребить, утопить в крови убийц матери. Виновными были все, и жрецы, и розенгерская толпа, ликовавшая, как всегда ликует толпа во время казни. Все розенгерцы заслужили медленную мучительную смерть. Через полгода я поднял бунт на корабле. Капитана в качестве украшения подвесили на рее, а я, к всеобщему удовольствию, принял командование «Литэрой». Кстати, с розенгерского «литэра» переводится приблизительно как «блуждающая смерть». Хорошее названьице. Я… в полной мере оправдал имя корабля. Все побережье боялось моих орлов до дрожи в коленях. Боялись еще и потому, что я не брал пленников. Разве что барышень, да и то хорошеньких. Плевал я на выкуп. Однажды мы захватили крупное судно, где среди всяческих диковин находился сынок гюльбальского князя. Говоря о выкупе, он сулил золотые горы. Стало противно. Я зарубил его. Папаша не простил мне смерти любимого отпрыска. Началась охота, крупная серьезная охота. Нас выследили. Не помогла ни быстроходность «Литэры», ни отчаянная храбрость моих молодцов. Все было кончено. Ко всем прочим неприятностям меня ранили, и я очнулся в подземелье какого-то замка. Что со мной делали эти два месяца, я вспоминать не хочу. Ты художник, а подробности могут быть интересны только палачам, да и то с профессиональной точки зрения. Я всерьез собрался отдавать концы. Мое желание не особенно пришлось по вкусу этим господам. Видишь ли, Вэрд, они хотели устроить грандиозную образцово-показательную казнь во устрашение другим. Потому они чрезвычайно переживали за мое несколько пошатнувшееся здоровье, опасаясь, что я не выдержу разнообразнейшей программы пыток и тем самым оставлю неутешного папашу и прочих с носом. Исходя из этих соображений, от меня несколько приотстали и даже соизволили подлечить. Тогда я бежал. Довольно забавная история, впрочем, излишне длинная, да и значения особого не имеющая. Главное – я бежал. Бежал в лес. Люди мне стали на редкость противны, не мог лицезреть их без желания разорвать на мелкие кусочки. Плохо было, по-настоящему плохо. Только я зверь живучий. Но, честно говоря, совершенно одичал, еще полгода подобного существования, и я разучился бы разговаривать…

- Кого бы я тогда слушал!

- Да, это была бы крупная потеря для всего человечества. Итак, мягко говоря, я чрезмерно приблизился к природе. Как зверя меня и изловили. Представь себе, Вэрд, поселеньице. Глухой лес, а на поляне несколько домишек. Эти люди никого не боялись, сами себе хозяева. Да о них никто и не вспоминал. Их предводитель, Сентрин, пришел к заключению, что из меня выйдет неплохой раб, и он был недалек от истины. Я тогда довольно плохо соображал, опустился. Делал без возражений, что велят – отличная скотина.