Однако с трудовым энтузиазмом и производительностью труда не у всех и не все обстоит благополучно. Из-за плохих условий работы, низкой зарплаты и глубокого равнодушия к проводимой политике многие рабочие нередко переходят с одного предприятия на другое («летуны»), не выполняют плана, опаздывают или вовсе не являются на работу (прогульщики и лодыри). В порядке «самокритики» пресса такие факты (весьма многочисленные) тоже освещает[10]. Злостных нарушителей трудовой дисциплины увольняют, прочих же призывают ударить «по расхлябанности, разгильдяйству, прогулам, лодырничеству, пьянству и вредительству». Появляются такие формы общественного порицания, как «черные доски» (на которых вывешивали фамилии отстающих), «черные кассы» (где выдавали зарплаты «лодырям»), «кладбища прогульщиков» (раздел стенгазеты, где символически «хоронили» не явившихся на работу) и «гробы пятилетки» (урна, в которую «опускали», например, проваленную культработу)[11].

В стране в соответствии с планом индустриализации и социалистического переустройства СССР начинается строительство новых производственных объектов. Для многочисленных запланированных строек требовались люди и средства.

Человеческие ресурсы были сосредоточены в основном в деревне. В связи с постоянным ухудшением ее положения многие крестьяне еще и до начала первой пятилетки шли в город («в отход») на заработки. Работы носили сезонный характер (теплое время года), а сами рабочие назывались «сезонники», или «отходники». В связи с усилением «чрезвычайных мер» против крестьянства в 1928–1929 гг. количество уходящих в город увеличилось, а с началом сплошной коллективизации достигло небывалых размеров. Они-то и составили основную рабочую силу первой пятилетки. Условия жизни таких рабочих в городах, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Общежития (а точнее, бараки) для «отходников» были мало приспособлены для жилья, что видно на снимках, которые публиковали периодические издания. Например, в журнале «Культурная революция» (1929, № 19) помещена фотография «В бараке сезонников»: грязь, количество спальных мест в комнате равно не одному десятку.

Часть денег на проведение индустриализации руководство страны принудительно изымало у населения под видом «займов». Другой способ, с помощью которого власть (как объявлялось) надеялась эти средства получить, — это сбор утильсырья. Утиль собирали и раньше, но в 1930 г. его объявляют чуть ли ни средством спасения страны. В первых числах января 1930 г. начинается «месячник по сбору утиля»[12]. Однако в январе кампания по сбору утильсырья не заканчивается[13]. И февральские, и мартовские, и апрельские номера периодических изданий еще пестрят названиями: «Миллионы на помойках и свалках»; пояснениями: «Речь идет об утилизации отходов и отбросов промышленности, сельского хозяйства, домашних многомиллионных хозяйств, что даст дополнительные валютные средства для индустриализации»; и призывами: «Собирайте утильсырье и сдавайте его на склады Госторга!»[14].

Неизменной спутницей советской действительности была проблема бюрократизма, не сходящая со страниц периодических изданий. Борьба с бюрократизмом никогда не прекращалась и всегда носила дополнительную политическую окраску. В это время по призыву партии страна борется с бюрократизмом в госаппарате. Официальная версия причин бюрократизма состоит в том, что этот аппарат-де достался советскому государству в наследство от капитализма, в нем работают старые чиновники, пропитанные духом бюрократизма. Борьба с бюрократизмом стоит и в повестке XVI партконференции (апрель 1929 г.), которая предлагает два пути решения проблемы, один из которых — «чистка» и проверка всех членов и кандидатов в члены ВКП(б), всех наркоматов, органов управления, предприятий и пр. 1929 и 1930 гг. — проходят под знаком «очищения» партии, всех советских организаций и учреждений от некоммунистических и чуждых элементов. О множестве сломанных судеб говорят неофициальные документы этого времени (жалобы, протесты, письма во власть): людей выгоняли с работы, из учебных заведений; выселяли из квартир; лишали продовольственных карточек, оставляли без куска хлеба и средств к существованию. Партконференция назвала и другой путь борьбы с бюрократизмом — это создание новых кадров рабоче-крестьянских специалистов.

Кадры, таким образом, оказываются в повестке дня. Но вопрос о подготовке квалифицированных кадров из чисто технического становится идеологическим и увязывается с уже начавшимися политическими процессами над технической интеллигенцией (1928 г. — «Шахтинское дело»). Необходимость обучения и воспитания новых кадров руководство страны объясняет не только бюрократизмом в среде старых специалистов, но и вредительством со стороны дореволюционной интеллигенции. Поддерживая версию об «обострении классовой борьбы» и росте «сопротивления капиталистических сил города и деревни» по мере успехов социалистического строительства, власть постепенно берет разгон в проведении репрессий. Документы этого времени говорят об арестах (еще не массовых, но уже и не единичных) граждан по самым незначительным поводам.

Подготавливая почву к «сплошной коллективизации», ноябрьский пленум 1929 г. рапортует и об успехах в сельском хозяйстве, где, согласно резолюции пленума, меры по организации бедноты, повышению удельного веса обобществленного сектора и пр. якобы «обеспечили благоприятный ход хлебозаготовок, значительно превышающий результаты прошлых лет и позволяющий уже в текущем году создать резерв до 100 млн пудов хлеба»[15]. Тот же оптимизм демонстрирует и Сталин в статье «Год великого перелома» (7 ноября 1929 г.): «Мы окончательно выходим или уже вышли из хлебного кризиса. <…> Наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире»[16]. Однако в действительности положение дел в стране и с хлебом, и с другим продовольствием отличалось от официальной версии. Большая часть населения голодала. В 1929 г. введены хлебные карточки, а все основные продукты (которых к тому же в продаже не было) отпускались по «заборным» книжкам; при этом и карточки, и книжки имели далеко не все категории граждан.

В августе 1929 г. состоялся Первый Всесоюзный слет пионеров, который вызвал много публикаций на темы нового поколения, заботы о детях при социализме, образования и воспитания детей. Но в центре внимания были исключительно дети рабочих, батраков и бедноты. О судьбе детей из «классово чуждой» среды пресса не сообщала ничего. Однако неофициальные документы свидетельствуют о сломанных судьбах и физической гибели многих таких детей.

На этом фоне разворачивается действие городской части «Котлована».

«Котлован» начинается с рассказа об увольнении Вощева. Увольнение, несмотря на нехватку рабочих рук, — типичная для первой пятилетки ситуация. «Нарушение трудовой дисциплины» — основная причина увольнения. Случаев «расхлябанности и разгильдяйства» на предприятиях было много, а еще больше — глубокого равнодушия к производству и всему социалистическому строительству. Вопреки сложившемуся представлению о всеобщем трудовом энтузиазме начала 30-х годов дисциплина — серьезная проблема первой пятилетки. «Ослабление трудовой дисциплины» называют «одной из главных причин, задерживающих рост промышленности и всего хозяйства», а борьбу за ее укрепление — основной задачей профорганизаций[17]. Однако профсоюзы, судя по всему, не проявляли должного внимания к вопросам трудовой дисциплины. Это реальное безразличие к социалистическому строительству идеологи страны квалифицируют как проявление «хвостизма» (т. е. жизнь требует повышения производительности труда и укрепления трудовой дисциплины, а профсоюзы, которые этого не учитывают, оказываются «в хвосте требований жизни» и масс). Обвинение профсоюзов в «хвостизме» за равнодушие к нарушениям дисциплины — одно из нареканий в адрес этих органов. Руководство страны призывает профсоюзы укреплять трудовую дисциплину двумя способами: во-первых, «путем культурно-просветительной работы», т. е. разъясняя влияние трудовой дисциплины на производительность труда; во-вторых, «путем репрессивных мер», т. е. увольнения. Вощева, который тоже нарушил трудовую дисциплину («стоял и думал среди производства»), уволили: завком его «механического завода», в соответствии с требованиями жизни и партии («Мы не желаем очутиться в хвосте масс»), проявил внимание к вопросам трудовой дисциплины, но предпочел «репрессивную меру». На что Вощев резонно замечает: «Вы боитесь быть в хвосте <…> и сели на шею» (23).