Билиштейн рьяно принимается задело, отправляется в октябре в поездку и в ноябре представляет планы каналов, соединяющих Петербург и Москву, Волгу и Дон[490]. В письмах Казанове, перебравшемуся из Петербурга в Варшаву, он с удовольствием пишет об обилии работы, сообщает новости о жене, ждущей ребенка, об общих петербургских знакомых. По возвращении в Россию граф Воронцов был вынужден подать в отставку, обязанности руководителя дипломатического ведомства перешли к графу Никите Ивановичу Панину, воспитателю великого князя Павла. Именно у него и его брата, генерала Петра Панина, ищет и находит покровительство Билиштейн. Он сотрудничает с графами Захаром и Иваном Чернышевыми, начальниками над военной и морской коллегиями. Панины и Чернышевы противостоят екатерининским фаворитам братьям Орловым и объединяются вокруг малого двора. Билиштейн удостаивается чести обедать у великого князя. Он знакомится с юным князем А. Б. Куракиным, внучатым племянником Паниных, другом детства Павла Петровича, отправляющимся на учебу в Европу. Он частенько обедает у полковника артиллерии Петра Ивановича Мелиссино, знакомится с его братом Иваном, обер-прокурором Синода, с обер-егермейстером Семеном Кирилловичем Нарышкиным. Он водит дружбу с польским и испанским посланниками, с академиком Леонардом Эйлером. Отметим один важный момент: все упомянутые русские дворяне — масоны, причем П. И. Мелиссино, полиглот, хлебосол, отменный химик и выдающийся артиллерист, был одним из руководителей набиравшего силу ордена, основателем своей собственной системы. Она была близка к розенкрейцерству и состояла из четырех высших степеней: Темный свод, Мастер и шотландский рыцарь, Философ, Служитель храма; последняя ступень вела к истинным истокам благодати, к познанию Бога и природы посредством алхимии, каббалы, астрологии и божественной магии[491]. С Мелиссино коротко сошелся Казанова, Калиостро посещал его в свой приезд в Петербург; о его ложах рассказывают в мемуарах секретарь французского посольства в Петербурге Корберон и французский офицер на русской службе Шарль Массон[492]. Не исключено, что Билиштейн тоже был масоном, но никаких сведений об этом нам обнаружить не удалось.

После первых удач наступает трудное время. Проекты каналов отменены. Коммерц-коллегия, сетует Билиштейн, занята рассмотрением частных вопросов, а не генеральных планов, время проходит, а с ним и лучшие годы, способности притупляются, и незаметно стареешь, так ничего и не сделав. Барон просит императрицу назначить его членом Комиссии по коммерции, к которой перешло общее руководство внутренней и внешней торговлей, а также, добавим, рассмотрение государственных доходов и всех финансовых вопросов в целом. Там накоплено много мемуаров, написанных иностранцами, и у него будет откуда черпать информацию, ибо, подчеркивает Билиштейн, гораздо легче предложить усовершенствования, чем воплотить их в жизнь[493]. На прошении резолюции нет. А когда в Комиссии по коммерции рассматривают предложения по экономическому развитию страны, о том, чтобы улучшить дороги и речные русла, прорыть каналы «для сообщения рек», отменить таможни и внутренние сборы внутри государства, то Г. Н. Теплов, составляя сводную программу, перенес на потом пункт об «облегчении внутренней коммуникации», как весьма дальновидный, но «в нынешнем веке невозможным кажется»[494].

На всякий случай барон пытается войти в милость к польскому королю Станиславу-Августу. Осенью 1765 г. и весной 1766 г. он пересылает Казанове в Варшаву свои книги и рукописи, дабы тот преподнес их королю и польским магнатам. Но венецианец, удачно начавший карьеру при дворе и метивший в чтецы к королю, теряет всякую надежду преуспеть после дуэли с Браницким, а самое главное — после того, как о нем пошли малоприятные слухи. Подобные разговоры о нем начались и в Петербурге, Билиштейн пытался, как мог, защищать репутацию друга. Казанова получил высочайшее повеление покинуть Польшу; в виде прощального подарка Станислав-Ав-густ уплатил его долги. Рекомендация венецианца могла только повредить лотарингцу. Узнав о смерти Станислава Лещинского, Билиштейн понял, что на родине, в Лотарингии, грядут перемены, и написал Казанове, что не прочь был бы принять в них участие[495].

Заскучав, лотарингский экономист решает переменить поприще и ударяется в архитектуру. Пользуясь покровительством И. И. Бецкого, директора Академии художеств и Канцелярии от строений домов и садов, он подает генеральный план переустройства и украшения Петербурга. В декабре 1766 — январе 1767 г., в момент приезда Этьена Фальконе, Билиштейн подыскивает наилучшее место для будущего Медного всадника и разрабатывает свой вариант памятника. В серии из восьми мемуаров он предлагает возвести одновременно два монумента: Петру I и Екатерине II[496]. Напомним, что Бецкой задумал воздвигнуть памятник Екатерине II вскоре после ее воцарения и 23 августа 1762 г. представил Сенату программу создания монументов и, в частности, воздвижения бронзовой конной статуи императрицы. В 1763 г. о том рассуждало академическое собрание, свои проекты представили М. В. Ломоносов и Я. Я. Штелин[497]. Через год И. И. Бецкой предложил Сенату свой вариант памятника Петру I[498]. Переговоры с Фальконе через Дидро Бецкой начал в 1765 г., завершились они в августе 1766 г. при помощи посла в Париже князя Д. А. Голицына, в сентябре скульптор отправился в Россию. Но Бецкой намерен сам возглавлять сооружение памятника и потому, видимо, приказывает Билиштейну подготовить исходный проект.

Лотарингец хочет добиться того, чтобы местоположение статуи олицетворяло деяния императора; бессознательно он соотносит их со своими собственными планами «политической навигации». Билиштейн рассматривает поочередно все площади Петербурга, их возможное усовершенствование и заключает: лучшая находится между Адмиралтейством и Сенатом. Именно там и будет установлен Медный всадник. Но Билиштейн предлагает воздвигнуть конную статую над Невой, на своеобразном подиуме — на молу, вынесенном в реку. Он подробно описывает, в какую сторону должна смотреть статуя, правым глазом бросая взор на Адмиралтейство и обширную страну, которой император сделал доступными «все военные и политические науки, искусства и ремесла, мануфактуры, торговлю, соединение морей и рек, плавание во всех морях мира». Левым глазом статуя будет взирать на Петропавловскую крепость и здание двенадцати коллегий, на покоренную Петром I Прибалтику. Пространство приобретает символический характер: справа — Русь, прошлое, слева — Европа, будущее. Своим поэтическим описанием Билиштейн оживляет статую и сообщает ей божественный дар: она видит весь мир с птичьего полета. Все прохожие, все корабли приветствуют гигантскую фигуру[499].

Но буйное воображение не позволяет барону остановиться на чем-то одном. Он еще раз пересматривает все площади в поисках места для памятника Екатерине II. Как один из вариантов он предлагает переустроить Гостиный двор, соорудить там восьмиугольную площадь с Екатерининским столпом в центре[500]; в XIX в. памятник императрице на высоком цоколе поставят неподалеку. Наконец, Билиштейн убеждает всех, что лучшее место — это Сенатская площадь, и переделывает свой план. Он предлагает установить там памятник государыне, а статую Петру I соорудить напротив, на другой стороне Невы[501].