Бывают болезни, вполне подходящие для пожизненных должностей. Но для всех очевидно, что болезнь Гермера несовместима с его должностью. Он сам себе заклятый личный враг, он не тянет. Силенок маловато. Куда это годится? Если ты занимаешь хорошую должность, ты обязан беспощадно устранять все, что с ней не согласуется. А наш приятель только отмахивается. Это глупо, потому что это невозможно. От неудачников не отмахнешься. А Гермер всегда вопит: «Прочь! Оставьте меня в покое!» Да, да, такая вот испорченная машина.

Человек на хорошей должности должен иметь коллегиальный образ мысли. Принцип коллегиальности универсален и более чем глубоко обоснован. Так было и так всегда будет. Голодный бродяга не обязан ни с кем считаться, он для того и околевает с голоду. Но Гермер! Он может каждый день есть, пить, спать, прогуливаться, курить сигарные бычки, иметь квартиру и все прочие вещи из меню скатерти-самобранки, которыми, как с неба, осыпают его особу всемогущие сослуживцы. Какое он имеет право попирать коллегиальность? Показывать язык г-ну бухгалтеру Бинцу? Называть иногородних вкладчиков обезьянами? Разумеется, никакого. А он все это проделывает. Собственно говоря, эти грехи совершает не он, а его болезнь. Значит, болезнь Гермера — враг могущественной идеи коллегиальности. Мейер из сельского отдела, тот знает, как хорошо живется в провинции, и он уже неоднократно выражался в том смысле, что Гермеру пора на покой. Эта идея была для разнообразия подхвачена коллегой Хельблингом, и ее поддержали все конторские: «Хорошо бы сплавить Гермера в деревню, и чем скорей, тем лучше!» Но Хасслер, шеф отдела — отнюдь не любитель художественной литературы, и на это дело не повелся. Он нахмурил брови и сказал, как отрезал: «А вы, Хельблинг, лучше займитесь своей работой!»

Но искоренить деревенскую идею не так-то просто. Бинц, бухгалтер (в профиль) не отступился и продолжал ее развивать: «Ему бы там было чертовски хорошо. Деревенский воздух пошел бы ему на пользу. Здесь он с каждым днем глупеет, а там сразу бы выздоровел. В конце концов, на такого типа и смотреть-то стыдно. Того и гляди, стошнит. А в деревне он отогреется на солнце и найдет себе легкое занятие. Будет полдня лежать под деревом на травке и вопить: Прочь! Прочь от меня! Ей-богу, комары и мухи на него не обидятся, разве что помрут со стыда. А с Хельблингом тоже надо бы раз и навсегда разобраться. Будь я шефом, уж я бы в два счета навел здесь полный порядок». Будь я шефом! Господин Бинц (анфас) хотел бы стать шефом всего отдела. Судя по его носу, в недрах бухгалтерии скверно обстоят дела с подготовкой достойных кадров. День-деньской он роется в своих толстенных фолиантах, а мечтает о реформах, которые сам же сурово осуществит железной рукой. Да, да, такие вот подчиненные.

Помимо прочего, в банке любят посудачить о предполагаемых и мнимых причинах духовного одичания Гермера. Во всем виновата должность. Должность слишком изматывает. Гермеру давно пора уходить. Любой другой тоже спятил бы на его месте. А еще поговаривают, что во всем виноват Рюгг, заместитель шефа. Это он хладнокровно и намеренно затравил Гермера до того, что бедняга свихнулся. Виноват Рюгг, и больше никто. Вот кого хлебом не корми, дай только поиздеваться над человеком. Работать с таким негодяем — сущее мучение. Жалко Гермера: во-первых, на нем портфель, эти чертовы векселя, а во-вторых, над ним Рюгг, этот дьявол во плоти. И зачем бедный дурачок все терпит? В любом случае ему бы следовало очистить место. Хельблинг с величайшей готовностью берется изобразить муки Гермеровой должности, намеренно и неутомимо расписывая их самыми черными красками. Он снова создает великий шедевр. Но шеф Хасслер, как всегда враждебный изобразительному искусству, разрушает гениальную фреску.

«Господин Гермер, вам следует работать более тщательно», — говорит своим бесцветным, сверлящим голосом Рюгг, шеф вексельного отдела, пожилой, тихий, худосочный, унылый, серый, бородатый, бледный очкарик. «Господин Рюгг, оставьте меня в покое. Понятно? Прочь!» — вопит Гермер. Ну, разве так разговаривает подчиненный? Человек, в поте лица добывающий хлеб насущный? И уж тем более служащий, который боится слететь со своей должности. Но что тут поделаешь, слово — не воробей. О, как Рюгг ненавидит Гермера! А как Гермер ненавидит Рюгга! Ужасно. Но ужаснее всего их взаимная ненависть. И все-таки они оба должны работать вместе, цепляя друг друга, как отлично пригнанные шестеренки одной жужжащей машины. Если один не поможет другому, вся работа насмарку. Если ошибется один, пострадают трое его подчиненных, а Гермер то и дело ошибается, но при этом он твердо убежден, что в его плохой работе виноват Рюгг, который сживает его со света. А ведь Рюгг человек утонченный, хорошо воспитанный, он никогда не принимает участия в народных игрищах, он обращается с Гермером как с совершенно нормальным служащим, и как раз это раздражает психа. «Прочь!» — вопит псих. Разве шестеренка А скажет такое шестеренке В? Да, да, такие вот детали.

Годами обе шестеренки старательно вращают рабочее колесо. Только и слышно: «Вы должны работать лучше!», а в ответ: «Отстаньте от меня!» И обоих тайно пожирает раздражение. Рюгг всегда смотрел на Гермера косо и поверх очков. Возможно, эти взгляды и пробудили монстра в характере Гермера. Чужая душа потемки, тем более больная. На такие вопросы пусть когда-нибудь ответят господа ученые. Им и карты в руки. Представьте, что в тишине зала, где прилежно трудятся банковские муравьи, вдруг раздается пронзительный свист. Кто, по-вашему, свистит? Гермер. А то он вдруг громко расхохочется. И все время отмахивается от чего-то огромной плоской ладонью. Бедный Гермер.

Да, да, жизнь жестокая штука, Хельблинг даже знает песенку, где об этом поется. Говорят, заунывные песни — самые трогательные. Гермер женат, у него двое детей. Девочки уже ходят в школу. Раз в полтора-два месяца г-жа Гермер приходит к директору банка и просит этого высокочтимого человека сделать все возможное, чтобы Гермера пощадили и оставили в покое. Коллегам дали понять, чтобы они прекратили устраивать свои цирковые представления. «Лучше бы они сплавили его в деревню», — полагает Мейер из сельского отдела.

Он банковский служащий и не вышел ростом, коллеги называют его шибздик, но он, видимо, равнодушен к своему прозвищу. Какая-то незначительность есть в его фигуре, и, собственно говоря, это всего лишь фигура, а не персонаж, что-то человеческое, но не личность. Как-то он себя по-деревенски ведет, он и в самом деле из деревни, его отец — сельский письмоносец. Так что в нем, как ни крути, должно быть еще и нечто почтовое, почти конторское. Но вроде бы это его свойство выражено так же слабо, как характеры в плохо написанном романе, где действующие лица обычно улыбаются не губами, а мочками ушей. Впрочем, фамилия нашего статиста Глаузер, а имя Фриц. Он берет уроки фехтования, гусар, да и только. Отсюда его отличная осанка. Осанка постоянно муштрует то, чему обязана своим наличием, а именно тело. И это маленькое тело нашего доброго Глаузера спокойно и преданно подчиняется муштре обидчивого духа.

По осанке кое-что заметно, и в фигуре кое-что вызывает улыбку, и к Глаузеру всегда можно придраться.

Говорят, например, что он карьерист, что вообще-то правда, но его изящный и осознанный карьеризм не противоречит урокам фехтования. Глаузер хочет понравиться руководителям отделов и своему прямому начальству. Идея недурна, но коллега Зенн по прозвищу мятежный вассал считает, что это подло.

Глаузер героически, даже с любовью, выдерживает кисловатый запах изо рта своего шефа Хасслера, когда тот внезапно, кряхтя и пыхтя, вырастает у него за спиной. «Я человек порядочный, — говорит себе Глаузер, — и против таких дыхательных упражнений не возражаю. Конечно, хороший аромат был бы лучше. Но если начальство так дышит, я стерплю».

Он умен, у него есть характер, он не делает глупостей. Одного своего коллегу, Хельблинга, он презирает, но с осторожностью, а еще одного, Таннера, считает славным парнем, но больно уж беспринципным. Хельблинг не хочет работать, Таннер работает спустя рукава, а он, Глаузер, работает над собой, над своим дальнейшим развитием, он чувствует призвание к великим свершениям, он делает карьеру. Мысленно.