Съезд в целом знаменовал собой крупную победу большевизма. По основным вопросам были приняты ленинские резолюции, и окрыленные успехом большевики-делегаты разъехались по домам.
Спешил в Луганск и Ворошилов, но ему следовало соблюдать сугубую осторожность — по поручению Ленина он вез в Петербург важные партийные документы. Доставив их, он отправился далее и в Луганск приехал 18 июня 1907 года.
Возвращение было нерадостным. Революция отступала по всему фронту. Свободы, дарованные в манифесте 17 октября, теперь не имели значения. 3 июня правительство разогнало II Государственную думу, члены социал-демократической фракции в ней были арестованы. В Луганске полиция также не дремала: 2 мая было арестовано 27 активных членов партии.
Но Ворошилов полон энергии и решимости проводить в жизнь постановления V съезда. Об этом он говорил на собрании рабочих в Вергунской балке в ночь на 24 июня. О том, каково было влияние большевиков в Луганске даже в эти тяжелые и опасные для них дни, можно судить по числу собравшихся: их было (по разным источникам) от полутора до двух тысяч. Главным событием дня стала речь Ворошилова. Он охарактеризовал положение дел, особо подчеркнув, что в создавшейся ситуации необходимо перейти в подполье, законспирироваться и в то же время использовать все легальные возможности работы.
Это было последнее, вплоть до 1917 года, выступление «Володьки» перед луганскими товарищами…
Полиция давно охотилась за вожаком луганских рабочих, и вот неизбежное случилось: в ночь на 31 июля 1907 года Ворошилова арестовали.
Для него начинался новый период. За четыре года, проведенных в Луганске, Климу Ворошилову открылось многое. Митинги и сходки товарищей-рабочих, слежка полиции и конспирация, листовки и оружие для дружинников, страстные диспуты на партийных съездах — все эти жизненные грани сделались привычны ему. Он полюбил эту жизнь, она нравилась ему, в ней он видел свое призвание и смысл своего существования. Поражения и неудачи лишь подстегивали его. И вот теперь ему предстояло узнать и другую сторону бытия революционера — тюрьмы и ссылки.
В Луганске из простого рабочего парня он вырос в народного вожака. Теперь он знал: у него есть сила, позволяющая вести за собой людей, они охотно прислушиваются к его словам и идут за ним. В эти революционные годы была выплавлена основа, стержень характера Ворошилова. Теперь этой основе предстояло закалиться в тюрьмах и ссылках.
Пока же он сидит в знакомой камере луганской тюрьмы. «Матушка» Ворошилова — А. Л. Гущина получает письмо: «Многоуважаемая Анна Лукинична. Я арестован. Не знаю, долго ли буду сидеть, или нет, но дело не в этом. Я прошу вас теперь сделать вот что: сходить к Пузанову на Московскую улицу № 141, дом Золотуна против Преображенской церкви, сказать им, чтобы они прислали мне черную сорочку, брюки какие-нибудь грязные и какое-нибудь одеяло… Меня арестовали по предписанию из Петербурга, где сказано, чтобы меня обыскать и поступить по результатам. Так как у меня при обыске ничего не найдено, то меня должны освободить после допроса…»
«Матушка» не только выполнила просьбу Ворошилова, но и сама принесла ему в тюрьму подушку, одеяло. Арестованного и не думали выпускать. Теперь его судьба решалась местным жандармским ротмистром, губернским жандармским управлением и министерством внутренних дел.
5 сентября 1907 года в Петербург была послана переписка по делу Ворошилова, в которой екатеринославский губернатор ходатайствовал о «высылке крестьянина Ворошилова в одну из отдаленных местностей под гласный надзор полиции сроком на три года». Ответ не слишком задержался—9 октября 1907 года департамент полиции секретно уведомил екатеринославского губернатора: «По рассмотрению… обстоятельства дела о содержащемся под стражей в луганской тюрьме крестьянине Клименте Ефремове Ворошилове, изобличенном в революционной деятельности и в подстрекательстве рабочих к забастовкам, г. министр внутр. дел постановил: выслать Ворошилова в Архангельскую губернию под гласный надзор полиции на три года, считая срок с 1 октября 1907 года».
Ворошилов готовится к ссылке. П. Пузанов получает записку: «Достань валенки, капелюху и теплую тужурку». Товарищ принес в тюрьму вещи, но только вместо тужурки — кожух. Смеется Ворошилов:
— Зачем ты принес кожух? Если удирать придется, так зацеплюсь еще где-нибудь, порву, испорчу…
Пузанов поинтересовался:
— А ты что, думаешь?.. — пауза была многозначительной.
— Жди, скоро буду, — еле слышно ответил Клим, Попрощались.
23 октября 1907 года Ворошилов этапным порядком был отправлен в Архангельск.
Правительство России в своем арсенале орудий борьбы с революционным движением издавна располагало таким средством, как ссылка, но после поражения революции оно стало практиковать ее в гораздо больших размерах.
Тюремный вагон набит битком. Большинство составляют уголовные, публика эта весьма несимпатична и часто опасна, поэтому политические стремятся держаться вместе. Быстро возникают знакомства, определяются симпатии и антипатии. Делятся пережитым, но осторожно: кто знает, нет ли среди ссыльных провокатора, осмотрительность никогда не бывает лишней в жизни революционера. Тут же начинаются неизбежные споры.
Вот и Москва белокаменная. Здесь предстоит этап. Плетутся по улицам арестанты. Впереди — каторжане, их сопровождает звон кандалов, затем — политические ссыльные, за ними следуют уголовные. Завершают шествие подводы. Если каторжане и уголовники одеты одинаково, в казенную тюремную одежду, то ссыльные являют собой знаменательное разнообразие. Мужчины и женщины, возраст — от убеленных сединами до юнцов гимназистов, национальность — от белесых прибалтов до иссиня-смуглых закавказцев. Но более всего разительно различие одежды: от «приличных» котелков и ботинок до рваных картузов и лаптей.
В московскую пересыльную тюрьму в ту пору стекались со всех концов России тысячи людей, направлявшихся в ссылку. В общих камерах здесь можно было встретить представителей всех существовавших в стране революционных организаций, а их было очень много. Администрация отправляла ссыльных к месту назначения по частям, тем временем заключенные успевали перезнакомиться, и знакомства эти, как правило, начинались и заканчивались в диспутах на животрепещущую, интересующую всех без исключения тему: революция, революция, ее пути, ее победы и поражения…
В Ярославле арестантов встречает зима. Яркое солнце сопровождает их на всем пути по городу, оно ослепляюще отражается в куполах ярославских церквей. Губернская тюрьма переполнена до отказа — снят вповалку в коридоре. Но еще теснее в тюремном поезде до Вологды: низкие потолки, закрытые окна…
Долог путь на север России, она велика, необъятна. Со смутным, тревожным чувством смотрит из окна тюремного, зарешеченного вагона административно-ссыльный Клим Ворошилов. Он вправе считать себя бывалым человеком: видел и обе российские столицы, и Стокгольм, и Копенгаген, и Лондон… Что ждет его впереди, надолго ли станет его обиталищем Север? Про себя он уже давно решил: как только представится к тому удобный случай — бежать, но кто знает, как все сложится?
За окном тем временем менялась природа. За рекой Сухоной пошли леса, леса необозримые, непривычные тому, кто родился и прожил молодость на юге. Все меньше населенных пунктов, кругом сосны, ели. Вскоре лес сплошной стеной подступил к дороге, и поезд двигался между Шпалерами высоких и стройных еловых деревьев. Жутко становилось при мысли о том, что на сотни верст простирается эта безмолвная, безлюдная лесная чаща. Ближе к Архангельску железнодорожный путь просек великолепные строевые леса, потом спустился в низины, и по сторонам пошли засыпанные снегом болота.
В Архангельск этап из 81 человека, в который входил и Ворошилов, прибыл 15 ноября 1907 года. Северная Двина уже давно скована льдом. Запомнились Ворошилову только уходящие вдоль реки по льду, тянущиеся, словно тонкие нити, санные дороги, проложенные обозами, да розоватый отблеск только что зашедшего солнца, оживлявший бесстрастный и тем не менее величественный вид замерзшей северной реки.