Конечно, о литературе и подумать некогда. Не пишу ничего. От содержания я отказался, дабы сохранить себе хотя маленькую свободу действий, и потому пребываю без гроша. Жду, когда отмолотят и продадут рожь, а до тех пор буду питаться «Медведем» и грибами, которых у нас видимо-невидимо. Кстати сказать, никогда я не жил так дешево, как теперь. У нас всё свое, даже хлеб свой. Думаю, что через два года все мои расходы по дому не будут превышать тысячи рублей в год.
Когда узнаете из газет, что холера уже кончилась, то это значит, что я уже опять принялся за писанье. Пока же я служу в земстве, не считайте меня литератором. Ловить зараз двух зайцев нельзя.
Вы пишете, что я бросил «Сахалин». Нет, сие мое детище я не могу бросить. Когда гнетет меня беллетристическая скука, мне приятно бывает браться не за беллетристику. Вопрос же о том, когда я кончу «Сахалин» и где буду печатать его, не представляется для меня важным. Пока на тюремном престоле сидит Галкин-Враский, выпускать книгу мне сильно не хочется*. Вот разве нужда заставит, тогда другое дело.
Во всех своих письмах я назойливо задавал Вам один вопрос, на который, впрочем, Вы можете не отвечать мне: где вы будете жить осенью и не хотите ли вместе со мною прожить часть сентября и октября в Феодосии и Крыму? Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком. Впрочем, если Вам противно мое безделье, то я могу пообещать написать с Вами или около Вас пьесу, повесть… А? Не хотите? Ну бог с Вами.
Была два раза астрономка. В оба раза мне было с нею скучно. Был Свободин. Он становится всё лучше и лучше. Тяжелая болезнь заставила его пережить метаморфозу душевную.
Видите, как я длинно пишу, хотя и не уверен, что это письмо дойдет до Вас. Вообразите мою холерную скуку, мое холерное одиночество и вынужденное литературное безделье и пишите мне побольше и почаще. Ваше брезгливое чувство к французам я разделяю. Немцы куда выше их, хотя их почему-то и называют тупыми. А франко-русские симпатии* я так же люблю, как Татищева. Что-то ёрническое в этих симпатиях. Зато приезд к нам Вирхова мне ужасно понравился*.
У нас уродился очень вкусный картофель и дивная капуста. Как Вы обходитесь без щей? Не завидую ни Вашему морю, ни свободе, ни хорошему настроению, какое испытывается за границею. Русское лето лучше всего. А, сказать кстати, за границу мне не особенно хочется. После Сингапура, Цейлона и, пожалуй, нашего Амура Италия и даже кратер Везувия не кажутся обольстительными. Побывав в Индии и Китае, я не видел большой разницы между заграницей и Россией.
В Биаррице живет теперь мой сосед, владелец знаменитой Отрады, граф Орлов-Давыдов, бежавший от холеры; он выдал своему доктору* на борьбу с холерой только 500 руб. Его сестра, графиня*, живущая в моем участке, когда я приехал к ней, чтобы поговорить о бараке для ее рабочих, держала себя со мной так, как будто я пришел к ней наниматься. Мне стало больно, и я солгал ей, что я богатый человек. То же самое солгал я и архимандриту, который отказался дать помещение для больных, которые, вероятно, случатся в монастыре. На мой вопрос, что он будет делать с теми, которые заболеют в его гостинице, он мне ответил: «Они люди состоятельные и сами вам заплатят…» Понимаете ли? А я вспылил и сказал, что нуждаюсь не в плате, ибо я богат, а в охране монастыря… Бывают глупейшие и обиднейшие положения… Перед отъездом гр. Орлова-Давыдова я виделся с его женой*. Громадные бриллианты в ушах, турнюр и неуменье держать себя. Миллионерша. С такими особами испытываешь глупое семинарское чувство, когда хочется сгрубить зря.
У меня часто бывает и подолгу сидит поп*, прекрасный парень, вдовец, имеющий незаконных детей.
Пишите же, а то беда.
Ваш А. Чехов.
Кондратьеву И. М., 21 августа 1892*
1211. И. М. КОНДРАТЬЕВУ
21 августа 1892 г. Мелихово.
21 августа, ст. Лопасня.
Многоуважаемый Иван Максимович!
Будьте добры прислать мне мой счет по адресу: Москва, Тверская застава, Миусское училище, Ивану Павловичу Чехову для передачи мне.
Желаю Вам всего хорошего.
Искренно Вас уважающий
А. Чехов.
Тихонову В. А., 21 августа 1892*
1212. В. А. ТИХОНОВУ
21 августа 1892 г. Мелихово.
21 авг., ст. Лопасня.
Простите, милый Владимир Алексеевич, что я не спешил с ответом на Ваше письмо. Во-первых, такому ленивому и тугому автору, как я, трудно с уверенностью сказать сегодня, что он будет писать завтра; давая Вам, кроме обещания сотрудничать, еще название будущего рассказа*, я рисковал бы подвести Вас, как подвел уже с «Обывателями». Во-вторых, литература у меня теперь на третьем плане, так как я по случаю холеры состою участковым врачом и ведаю холерные дела в Серпуховском уезде. Приемка больных и разъезды, а главное — в голове нет ничего, кроме холеры. Но во всяком разе я Ваш сотрудник до мозга костей и таковым останусь до гробовой доски. Рассказ дам всенепременнейше, были бы мы только живы и здоровы.
Итак, сударь, Вы у меня не были, хотя обещали, и редиска Ваша завяла. Теперь, если приедете, мне взамен редиски придется предложить Вам десяток огурцов.
Пишите мне поподробнее. Журнал Вы ведете прекрасно. Брошюрка о холере пришлась весьма кстати*. Но частенько подгуливают рисунки*.
Желаю Вам всех благ. Вашей дочке желаю жениха провизора, торгующего оптом карболовой кислотой. По нынешним временам это почище Шереметева*.
Ваш А. Чехов.
Гуревич Л. Я., 10 сентября 1892*
1213. Л. Я. ГУРЕВИЧ
10 сентября 1892 г. Мелихово.
10 сентябрь, ст. Лопасня.
Многоуважаемая Любовь Яковлевна, Вы хотите определенного ответа*, и я, право, не знаю, что написать Вам. У меня ничего нет готового. В ожидании холеры я был назначен участковым врачом, и почти всё лето прошло у меня в медицинских заботах. Правда, в Серпуховском уезде холеры до сих пор не было, но ожидание ее, организация пункта, амбулатория и разъезды (у меня в участке 27 деревень) отнимали у меня и время и желание писать. Двум богам служить нельзя. Теперь у меня работы меньше, а к 1 октябрю, если не будет холеры, придется совсем закрыть свою медицинскую лавочку. Тогда засяду за литературу и тогда, быть может, сумею дать Вам ответ более удовлетворительный, чем этот. А пока простите и не сердитесь.
До призвания моего в холерные эскулапы я написал одну небольшую повесть и начал другую*. Но обе совсем не годятся для Вас: одна — по своим не первостепенным достоинствам, а другая — по цензурным условиям.