Издавать книжку с помощью «Пет<ербургского> листка» я Вам не советую*. Надо или самому издавать, или же подождать приезда Суворина. «П<етербургский> листок» — это пломба недоброкачественная, трихинная… У Вас ведь свой читатель, а у «Листка» свой.
Амфитеатров очень недурно ведет московский фельетон*.
Поклонитесь Александру Семеновичу* и оставайтесь живы и здоровы. Желаю Вам всего хорошего.
Ваш А. Чехов.
Чехову Ал. П., 21 октября 1892*
1224. Ал. П. ЧЕХОВУ
21 октября 1892 г. Мелихово.
21 октябрь.
Достопочтенный братец! Я не отвечал тебе насчет Литературного фонда*. Так как я туда не буду делать взносов, то буде еще раз встретится тебе Загуляев и спросит насчет меня, то отвечай незнанием. Можешь, впрочем, рассказать ему про Людмилу Павловну и прохателей*.
Весьма утешительно, что меня перевели на датский язык*. Теперь я спокоен за Данию.
Родитель в восторге от твоего гостеприимства*. В Петербурге он набрался сияния и важности, держит себя прилично и вчера за обедом, когда ему доложили, что пришел сапожник Егорка, то он сказал: «Пусть подождет. Господа кушают». Делать ему нечего, и он сам говорит, что ему остается теперь одно — «заниматься богомыслием»… Сидит у себя в комнате и занимается.
Собравши плоды земные, мы тоже теперь сидим и не знаем, что делать. Снег. Деревья голые. Куры жмутся к одному месту. Чревоугодие и спанье утеряли свою прелесть; не радуют взора ни жареная утка, ни соленые грибы. Но как это ни странно, скуки совсем нет. Во-первых, просторно, во-вторых, езда на санях, в-третьих, никто не лезет с рукописями и с разговорами, и, в-четвертых, сколько мечтаний насчет весны! Я посадил 60 вишен и 80 яблонь. Выкопали новый пруд, который к весне наполнится водой на целую сажень. В головах кишат планы. Да, атавизм великая штука. Коли деды и прадеды жили в деревне, то внукам безнаказанно нельзя жить в городе. В сущности, какое несчастье, что мы с детства не имели своего угла.
Жизнь здесь гораздо дешевле, чем в Москве. Главное — за квартиру не надо платить. Не нужны крахмальные сорочки и извозчики.
До 15-го октября я служил в земстве участковым врачом; лечил, ездил и ловил за хвост холеру. Холеры не было. Но едва закрыли участок, как в 30 верстах от нас заболело холерой 11 человек.
Все наши здравствуют. У нас есть щенки Мюр и Мерилиз, баран и овца, кабан и свинья, и две телушки, из коих одна породистая — с широкой мордой и большими черными глазами. В отделениях, где помещается сей зверинец, необыкновенно уютно и тепло. 6 лошадей, но корова только одна.
Кланяюсь твоей фамилии и желаю ей всего хорошего. Не будь штанами, пиши.
Твой А. Чехов.
Александрову А. А., 22 октября 1892*
1225. А. А. АЛЕКСАНДРОВУ
22 октября 1892 г. Мелихово.
22 окт. Ст. Лопасня.
Уважаемый Анатолий Александрович!
Николай Михайлович письменно разрешил мне* поступить с «Палатой № 6», как мне угодно. Я послал к нему в редакцию письмо и 500 р., взятые мною авансом, прося возвратить мне рукопись «Палаты № 6» и мою расписку. Но мой посланный* не застал Николая Михайловича и вообще получил крайне неопределенный ответ. Убедительно прошу Вас на сей раз не отказать моему посланному*, т. е. возвратить мою рукопись и принять 500 рублей.
Искренно Вас уважающий
А. Чехов.
Лаврову В. М., 22 октября 1892*
1226. В. М. ЛАВРОВУ
22 октября 1892 г. Мелихово.
22 октябрь.
Многоуважаемый Вукол Михайлович!
Корректуру получил*. Благодарю и извиняюсь за беспокойство. Дорога ужасная, отвратительная, и мне жаль Вашей посланной, которая должна была два часа болтаться в грязи, смешанной со снегом. Повесть того не стоит. Сейчас я буду посылать нарочного на станцию, завтра — тоже, и таким образом муки, какие приняла на себя Ваша Пелагея, являются излишними. Ведь я говорил сестре, что на станции будет мой нарочный и что рукопись надо было отдать начальнику станции. Ну, да что делать!
29-го окт<ября> у меня в Серпухове Санитарный совет и обед с докторами, а 30-го я буду в Москве вместе с корректурой. Остановлюсь в «Лоскутной».
В «Русском обозрении», очевидно, хотят пуститься на какой-нибудь фокус. Уж не напечатать ли повесть? Храни создатель. Посылаю письмо на имя редактора Александрова*.
Корректуры не задержу, будьте покойны. Желаю всего хорошего и кланяюсь.
Ваш А. Чехов.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 24 октября 1892*
1227. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
24 октября 1892 г. Мелихово.
24 окт. Ст. Лопасня, Моск. — Курск. д.
Если бы не штурман «Недели»*, приславший мне Ваш адрес и писавший о Вас, то я не знал бы, на какой Вы планете и что с Вами. Давно уже я не писал Вам, милый Жан, и давно, давно не видел трагического почерка. — Ну-с, как Вам известно, я уже выбрался из Москвы и живу в благоприобретенном имении. Я залез в долги (9 тысяч!!), погода аспидская, нет проезда ни на колесах, ни на санях, но в Москву не тянет и никуда не хочется из дому. В доме тепло, а на дворе просторно; за воротами лавочка, на которой можно посидеть и, глядя на бурое поле, подумать о том, о сём… Тишина. Собаки не воют, кошки не мяукают, и только слышно, как девчонка бегает по саду и старается водворить на место овец и телят. Я плачу проценты и повинности, но это обходится вдвое дешевле, чем квартира в Москве. В качестве холерного доктора я принимаю больных, они подчас одолевают меня, но это всё-таки втрое легче, чем беседовать о литературе с московскими визитерами. И тепло, и просторно, и соседи интересные, и дешевле, чем в Москве, но, милый капитан… старость! Старость, или лень жить, не знаю что, но жить не особенно хочется. Умирать не хочется, но и жить как будто бы надоело. Словом, душа вкушает хладный сон*.
А Свободин-то каков!* Этим летом он приезжал ко мне два раза и жил по нескольку дней. Он всегда был мил, но в последние полгода своей жизни он производил какое-то необыкновенное, трогательное впечатление. Или, быть может, это мне казалось только, так как я знал, что он скоро умрет. Я, да и Вы тоже потеряли в нем человека, который искренно привязывался и искренно любил, не разбирая, великие или малые дела мы совершаем. Он за глаза всегда называл Вас Жаном и любил сказать о Вас что-нибудь хорошее. Это был наш приятель и наш заступник.