Когда приеду в Питер, непременно зайду к Вам. Приеду же я не раньше 7–8 января.
Мой адрес: Малая Дмитровка, д. Фирганг.
Что Вы думаете о комиссии?* Участвуете в ней или нет? Напишите.
Что создали?* Скоро ли Москва будет иметь счастье рукоплескать Вам?
Будьте счастливы.
Ваш А. Чехов.
О своем путешествии расскажу, а описывать его не стану, ибо нет бумаги. Для описания потребовалось бы 147 стоп.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 26 декабря 1890*
872. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
26 декабря 1890 г. Москва.
26 декабрь.
Поздравляю Вас, капитан, с праздником и желаю Вам всего того, что чину Вашему и таланту приличествует.
Спешу извиниться. В одном из своих писем Вы выразили желание*, чтобы который-либо из моих мангусов был назван Жаном Щегловым. Такое желание слишком лестно и для мангуса, и для Индии, но, к сожалению, оно запоздало: мангусы уже имеют имена. Один мангус зовется сволочью — так, любя, прозвали его матросы; другой, имеющий очень хитрые, жульнические глаза, именуется Виктором Крыловым; третья, самочка, робкая, недовольная и вечно сидящая под рукомойником, зовется Омутовой.
Московский воздух трещит: 24 градуса. Рассчитывал поехать завтра в деревню к Коклену-младшему*, но помешает мороз. А уехать мне надо: чувствую себя не совсем здоровым.
Однако сколько Вы за одно лето надрызгали пьес!* Это не творчество, а пьянство! Если б моя власть, то я за такое пристрастие к кулисам в ущерб художеству предал бы Вас военно-полевому суду или же по меньшей мере сослал бы Вас административным порядком в Вилюйск. Театр полезное учреждение, но не настолько, чтобы хорошие беллетристы отдавали ему 9/10 своей потенции.
Хотелось бы побывать у Вас на именинах* и выпить с Вами.
Сообщите мне адрес Баранцевича. Если увидите сего человека, то поклонитесь ему.
Будьте здоровёхоньки, милый Жан. Мангусы и мое семейство поздравляют Вас и кланяются. Я приветствую Вашу жену и прошу передать ей тысячу самых лучших пожеланий.
Ваш А. Чехов.
Лейкину Н. А., 27 декабря 1890*
873. Н. А. ЛЕЙКИНУ
27 декабря 1890 г. Москва.
27 дек.
И Вас тем же концом по боку*, добрейший Николай Александрович: поздравляю и желаю еще 53 раза отпраздновать Рождество.
Отъезд мой в Петербург отложен на неопределенное время. Причина тому — скандал, происходящий в моем нутре. Со дня моего приезда домой у меня началась так называемая перемежающаяся деятельность сердца, или, как я привык называть сию болезнь, перебои сердца: каждую минуту сердце останавливается на несколько секунд, причем ощущается в груди присутствие резинового мячика; это бывает каждый вечер, по утрам легче. Стоять и лежать могу, сидеть неприятно. Обдумав зрело, решил: ехать на 5–7 дней в деревню*, и как только мороз ослабеет, поеду. Мороз 22 градуса.
Из деревни приеду на день в Москву, а отсюда махну в Питер.
Если сегодня или завтра увижу Лазарева*, то буду уговаривать его ехать в Петербург. Отчего ему не ехать? Есть и время, и деньги, и здоров как бык. Следовало бы и Пальмина вытащить из его уксусного гнезда.
Будьте здоровы. Почтение Апелю Апеличу и прочим сукиным сынам: Рогульке, таксам и тому дворняжке, что по двору бегает и покушается на Рогульку.
Ваш А. Чехов.
Чехову Ал. П., 27 декабря 1890*
874. Ал. П. ЧЕХОВУ
27 декабря 1890 г. Москва.
27 декабрь.
Ну, здравствуй, Сашичка. Не отвечал я так долго на твое письмо по след<ующей> причине: до меня дошли неприятные слухи, что ты якобы собираешься приехать к нам на первый день праздника, я ждал тебя и потому не писал. А так как ты (слава аллаху!) не приехал, то я и пишу тебе теперь.
Да, я возвратился. Да, Сашичка. Объездил я весь свет, и если хочешь знать, что я видел, то прочти басню Крылова «Любопытный». Какие бабочки, букашки, мушки, таракашки! Возьми в рот штаны и подавись ими от зависти.
Проехал я через всю Сибирь, 12 дней плыл по Амуру, 3 месяца и 3 дня прожил на Сахалине, был во Владивостоке, в Гонг-Конге, в Сингапуре, ездил по железной дороге на Цейлоне, переплыл океан, видел Синай, обедал с Дарданеллами, любовался Константинополем и привез с собою миллион сто тысяч воспоминаний и трех замечательных зверей, именуемых мангусами. Оные мангусы бьют посуду, прыгают на столы и уж причинили нам убытку на сто тысяч, но тем не менее все-таки пользуются общею любовью.
Когда я плыл Архипелагом и глядел на сантуринские острова, которых здесь чёртова пропасть, то вспоминал тебя и твое: «патер Архимандритис, ти́ и́не авто̀ Си́нопсис?»[10].
Теперь я живу дома с родителями, которых почитаю. Скоро приеду в Петербург и ошпарю твоих незаконных детей кипятком.
Очень хочется повидаться с тобой; хотя ты и необразованный человек и притом пьяница, но все-таки я иногда вспоминаю о тебе.
Кланяйся Наталии Александровне и незаконным детям*. Бедные дети! (вздох).
У нас Миша и Иван. Мать благодарит тебя за поздравительное письмо и желает, чтобы ты написал ей такое же и к Новому году.
Если Гершка еще не сдох, то поклон ему и пожелание всяких собачьих благ.
Не будь Фаистом, пиши.
Если в самом деле думаешь приехать к нам*, то это идея восхитительная. Только теперь не приезжай, ибо я сам еду в Питер. Если хочешь, вернемся вместе в Москву, родню и зверей посмотришь.
В Индии водки нет. Пьют виски.
Твой снисходительный Брат
А. Чеховской.
Чехову Г. М., 29 декабря 1890*
875. Г. М. ЧЕХОВУ
29 декабря 1890 г. Москва.
29 декабрь.
Спасибо, дорогой мой, тебе и всем твоим за память обо мне. В Одессе я получил письмо от твоего папы*, а по приезде в Москву от тебя. Не отвечал до сих пор Вам обоим, потому что мешают мне ужасно. Ходят, ходят, без конца ходят ко мне всякого звания люди и без конца разговаривают. Я теперь уподобился твоему папе, которому стоит только взяться за перо или за книгу, чтобы в лавку вошел какой-нибудь словоохотливый монах или великий человек, которому хочется почесать язык.
Ну-с, я жив и здоров; вернувшись, застал всех дома здоровыми. Думал, что поездка заставит нас влезть в долги, но и от этого бог избавил. Всё обошлось так благополучно, как будто я и не ездил. Замечательно, что во всё время моего восьмимесячного путешествия, сопряженного с неизбежными лишениями, я ни разу не был болен и из вещей потерял один только ножичек.