Еще раз благодарю за гостеприимство и радушие. Кланяюсь Настюше и мальчикам*. Извиняюсь перед Алексеем Алексеевичем, что не успел проститься с ним и с его женой. Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Суворину А. С., 6 февраля 1889*
591. А. С. СУВОРИНУ
6 февраля 1889 г. Москва.
6 февраль.
Ваша мысль о перенесении слов о клевете* из одного места в другое пришла к Вам поздно; я ее одобряю, но воспользоваться ею не могу. Единственное, что я могу сделать в настоящее время для театра, — это получить за свою пьесу гонорар, ко всему же остальному я чувствую пресыщение. Переделывать, вставлять, писать новую пьесу для меня теперь так же невкусно, как есть суп после хорошего ужина. Будущее, когда я примусь за «Лешего» и водевили, представляется мне отдаленнейшим.
Иглу, которую Вы вонзили в мое авторское самолюбие, принимаю равнодушно. Вы правы. В письме моем* Иванов, вероятно, ясней, чем на сцене. Это потому, что четверть ивановской роли вычеркнута. Я охотно отдал бы половину своего успеха за то, чтобы мне позволили сделать свою пьесу вдвое скучней. Публика величает театр школой. Коли она не фарисей, то пусть мирится со скукой. В школе ведь невесело.
В моем доме, похожем на комод*, много новостей. Горничная Ольга выходит замуж; сбежал белый котенок, которого Вы знаете; у студента* распух глаз; Сережа Киселев получает сплошные единицы по латинскому языку; к хозяину Корнееву вернулась из Новочеркасска его племянница, казачка Зиночка, которая по ночам молится богу, чтобы я не влюбился в кого-нибудь. И т. д. и т. д.
Душа моя полна лени и чувства свободы. Это кровь кипит перед весной. Занимаюсь все-таки делом. Приготовляю материал для третьей книжки. Черкаю безжалостно*. Странное дело, у меня теперь мания на всё короткое. Что я ни читаю — свое и чужое, всё представляется мне недостаточно коротким.
Сегодня я послал Алексею Алексеевичу рассказ для «Стоглава»*. Пусть чувствует. Если будет обходиться со мной почтительно, то и в будущем году пришлю. У меня рассказов, как собак нерезаных.
Еще одно поручение, которое можете не исполнить. Если пойдете на толкучку покупать мебель, то возьмите для меня ту балалайку (мандолину), которую мы видели висящею на двери одной мебельной лавки. Я отдам Вам десять целковых. Пришлите ее при оказии через контрагентство. На даче и на хуторе она очень пригодится.
Как, однако, мелкая пресса треплет моего «Иванова»!* На всякие лады, точно он не Иванов, а Буланже*.
Низко кланяюсь Анне Ивановне, Настюше и Боре. А m-lles Эмили и Адель пусть извинят меня, что я не простился с ними. Скажите им, что я не пошел прощаться с ними из боязни, чтобы они не стали плакать.
Пишу это письмо в то время, когда в Питере идет второе действие моего «Иванова»*. Ну, будьте здоровы и веселы.
Ваш А. Чехов.
Евреиновой А. М., 8 февраля 1889*
592. А. М. ЕВРЕИНОВОЙ
8 февраля 1889 г. Москва.
8 февр.
Уважаемая Анна Михайловна, обращаюсь к Вам с просьбой. Будьте добры, распорядитесь, чтобы корректура моего «Иванова»* была выслана возможно скорее и не менее как в трех экземплярах. Два экземпляра нужны для переписки: большие требования из провинции. Театральная библиотека будет рассылать рукописные экземпляры.
В великом посту великий драматург обратится в скромного беллетриста и примется за рассказ для «Сев<ерного> вестника». Драматургия с ее шумом выбила меня из колеи, но теперь, слава создателю, я начинаю приходить в норму и жить по-человечески.
Насчет «Иванова» я буду писать Вам еще раз. Постараюсь, чтобы эта пьеса надоела не одному только мне.
Поклонитесь Марии Дмитриевне* и Алексею Николаевичу*, которые мне неизменно симпатичны, как очень добрые люди. Вам я тоже кланяюсь и шлю привет от чистого сердца. Будьте здоровы и небом хранимы.
Ваш А. Чехов.
Каждую ночь мне снятся миллионы, которые я так легкомысленно прозевал. Нельзя ли посвататься по телеграфу?* Меня невеста может видеть в фотографии Шапиро.
Простите, бога ради. Когда кончил письмо, заметил, что этот лист уже испачкан. Неприлично посылать такое письмо. Вся надежда на Ваше снисхождение. Переписал бы, да некогда и, откровенно говоря, бумага вся вышла.
Суворину А. С., 8 февраля 1889*
593. А. С. СУВОРИНУ
8 февраля 1889 г. Москва.
8 февраль.
Рецензия прекрасная*; ценю ее на вес не золота, не алмазов, а своей души. Мое глубокое и искреннее убеждение: получил я гораздо больше, чем заслужил.
Сегодня пришло Ваше письмо, где Вы пишете о своем разговоре с Жителем. Вы думаете, что я не должен был брать Иванова «готовым»*. Я прошу Вас вообразить себя автором моей пьесы, чтобы чутье подсказало Вам, как Вы неправы. Зачем Вы Репину взяли «готовой»? Что было бы, если бы Хлестаков и Чацкий тоже не были взяты «готовыми»? Если мой Иванов не для всех ясен, то это потому, что все четыре акта сделаны неумелой рукой, а вовсе не потому, что я своего героя взял «готовым». Герои Толстого взяты «готовыми»; прошлое и физиономии их неизвестны, угадываются по намекам, но ведь Вы не скажете, чтобы эти герои Вас не удовлетворяли. Вся суть в размерах авторского таланта — da ist Hund begraben[10]. Контуры моего Иванова взяты правильно, начат он так, как нужно, — мое чутье не чует фальши; сплоховала же растушёвка, а оттого, что тушёвка плоха, Вы заподозрили контуры.
Женщины в моей пьесе не нужны. Главная моя была забота не давать бабам заволакивать собой центр тяжести, сидящий вне их. Если бы мне удалось сделать их красивыми, то я считал бы свою задачу по отношению к ним совершенно исполненною. Женщины участвовали в погибели Иванова… Ну так что же? Неужели нужно длинно пояснять это участие, которое понятно и тысячу раз уже трактовалось раньше меня?
Получаю по поводу «Иванова» анонимные и неанонимные письма. Какой-то социалист (по-видимому) негодует в своем анонимном письме и шлет мне горький упрек; пишет, что после моей пьесы погиб кто-то из молодежи, что моя пьеса вредна и проч. Все письма толкуют Иванова одинаково. Очевидно, поняли*, чему я очень рад.