Следующий рассказ готовьте к марту, не стесняясь размером, но возможно короче. Теперь уж Ваше дело в шляпе и насчет «Родника» можете быть покойны. Сысоева одолеет Вас письмами, а Вы в отместку будете одолевать ее рассказами — и этак до гробовой доски.
Не забудьте: «Родник» не минуется критикою. Это привилегированный журнал, не чета «Детскому отдыху».
Мы приехали благополучно*. К великому моему стыду, я на станции вспомнил, что не дал ничего Никифору… Послал ему мелочи с Гаврилой, да думаю, что эта мелочь не уедет дальше крюковского трактира.
Если будете писать Сысоевой, то не забудьте упомянуть о высылке Вам журнала: Василисе и Грипу* пригодится.
Обратный путь показался коротким, ибо было светло и тепло, но — увы! — приехав домой, я сильно пожалел, что этот путь был обратным: кабинет мой показался мне противным, а обед подали такой (нас не ждали), что я с тоской вспомнил о Ваших художественных варениках.
Жду к 12-му января Алексея Сергеевича.
Вот наше меню:
Селянка из осетрины по-польски
Супрем из пулярд с трюфелем
Жаркое фазаны
Редька.
Вина: Бессарабское Кристи, Губонинское, Cognac и Абрикотин. Жду его обязательно. Сейчас пишу к Успенскому*, чтобы он приехал праздновать Таню*.
Непременному члену, Василисе с червонцами, Грипу и Елизавете Александровне — почтение.
Искренно преданный
А. Чехов.
Короленко В. Г., 9 января 1888
354. В. Г. КОРОЛЕНКО*
9 января 1888 г. Москва.
9 янв.
Я надул Вас невольно, добрейший Владимир Галактионович: мне не удалось выручить оттиск своей пьесы*; когда она отпечатается, я вышлю Вам или же вручу ее при свидании, а пока не сердитесь.
Мне пришла охота отдать переписать и послать Вам письмо старика Григоровича, которое я получил вчера.* Ценю я его по многим причинам на вес золота и боюсь прочесть во второй раз, чтобы не потерять первого впечатления. Из него Вы увидите, что литературная известность и хороший гонорар нисколько не спасают от такой мещанской прозы, как болезни, холод и одиночество: старик кончает жизнь. Из письма Вам станет также известно, что не Вы один от чистого сердца наставляли меня на путь истинный, и поймете, как мне стыдно.
Когда я прочел письмо Григоровича, я вспомнил Вас, и мне стало совестно. Мне стало очевидно, что я неправ. Пишу это именно Вам, потому что около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее, а с Вами я, не спрашивая Вас, заключил в душе своей союз*.
С Вашего дружеского совета я начал маленькую повестушку для «Северн<ого> вестника». Для почина взялся описать степь, степных людей и то, что я пережил в степи. Тема хорошая, пишется весело, но, к несчастью, от непривычки писать длинно, от страха написать лишнее я впадаю в крайность: каждая страница выходит компактной, как маленький рассказ, картины громоздятся, теснятся и, заслоняя друг друга, губят общее впечатление. В результате получается не картина, в которой все частности, как звезды на небе, слились в одно общее, а конспект, сухой перечень впечатлений. Пишущий, например Вы, поймет меня, читатель же соскучится и плюнет.
В Питере я прожил 2½ недели и видел многих. В общем вынес впечатление, которое можно свести к тексту: «Не надейтеся на князи, сыны человеческие»*…Хороших людей видел много, но судей нет. Впрочем, может быть, это к лучшему.
Жду февральского «Сев<ерного> вестника», чтобы прочесть Ваше «По пути»*. Плещеев говорил, что цензура сильно пощипала Вас. С Новым годом! Будьте здоровы и счастливы.
Искренно Вам преданный
А. Чехов.
P. S. Ваш «Соколинец»*, мне кажется, самое выдающееся произведение последнего времени. Он написан, как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, к<ото>рые подсказываются художнику его инстинктом. Вообще в Вашей книге Вы такой здоровенный художник, такая силища, что Ваши даже самые крупные недостатки, к<ото>рые зарезали бы другого художника, у Вас проходят незамеченными. Наприм<ер>, во всей Вашей книге упрямо отсутствует женщина, и это я только недавно разнюхал.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 10 января 1888
355. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)*
10 января 1888 г. Москва.
10.
Милый Альба! Так-таки одного слова я и не разобрал в Вашем письме, хотя и глядел на него в лупу. Ну, почерк!
Возвращаю письмо Горленко вместе с большим спасибо*. Оно хорошо, но в нем есть один очень крупный недостаток: Вас нужно не столько хвалить за то, что Вы хорошо пишете, сколько бранить и поносить за то, что мало пишете… В хорошенькой «Миньоне» я нашел несколько промахов, которые объяснил себе только Вашим малописанием. Зажгите себя! Ведь Вы так легко воспламеняетесь! «Малописание для пишущего так же вредно, как для медика отсутствие практики» (Сократ, X, 5).
Если можно, пришлите мне статью из 1 № «Недели»*. У меня ее нет, и негде достать.
Пишу повесть для толстого журнала*. Скоро кончу и пришлю. Ура-а-а!!!
Когда будете ужинать у А. Н. Плещеева, то выпейте вместо меня рюмку водки за его боярское здравие.
Позвольте сделать Вам маленькое замечание относительно Вашей невоспитанности. Я послал Вам свою карточку и молчал, думая, что Вы догадаетесь сами отплатить мне тем же. Но Вы отплатили мне черною неблагодарностью. Извольте в 24 часа выслать мне Вашу карточку, иначе я через полицию потребую у Вас обратно свою.
Третьего дня был у меня Давыдов, просидел всю ночь и очень недурно читал кое-что из толстовской «Власти тьмы». Ему бы Акима играть.
Будьте бесконечно здоровы и счастливы. Жму руку и пребываю душевно преданным
А. Чехов.
Отчего не строчите субботников, злодей?
Напишите с десяток таких прелестей, как «Миньона», и издайте сборник.
В марте я еду в Кубань*. Там:
«Amare et non morire…»*
Как зовут по батюшке Б. Баранцевича? Я получил от него «Рабу*». Хотелось бы поблагодарить письменно.
Знаете что? Давайте-ка летом напишем по роману! Возьмем много денег и поедем куда-нибудь к лешему.
12-го янв<аря> у меня пьянство — Татьянин день.
17-го янв<аря> тоже пьянство — я именинник.
—————
Итого — каценъямер[20].