Живи я в отдельности, я жил бы богачом, ну, а теперь… на реках Вавилонских седохом и плакахом*…Пастухов водил меня ужинать к Тестову, пообещал 6 к. за строчку. Я заработал бы у него не сто, а 200 в месяц, но, сам видишь, лучше без штанов с голой ж<…> на визит пойти, чем у него работать*. «Будильник» я не терплю, и если соглашусь строчить в нем, то не иначе, как с болью. Чёрт с ними! Если бы все журналы были так честны, как «Осколки», то я на лошадях бы ездил. Мои рассказы не подлы и, говорят, лучше других по форме и содержанию, а андрюшки дмитриевы* возводят меня в юмористы первой степени, в одного из лучших, даже самых лучших; на литературных вечерах рассказываются мои рассказы, но… лучше с триппером возиться, чем брать деньги за подлое, за глумление над пьяным купцом, когда и т. д. Чёрт с ними! Подождем и будем посмотреть, а пока походим в сереньком сюртуке. Погружусь в медицину, в ней спасение, хоть я и до сих пор не верю себе, что я медик, а сие значит, что… так говорят по крайней мере, а для меня решительно всё одно… что не на свой факультет я попал. Но далее… Ты пишешь, что я забросал грязью Третьякова, умирающего от чахотки. Чахотка тут ни при чем, умирание тоже. В начале же письма я сделал оговорку, что я шпыняю не Ивана, не Петра, до коих мне нет никакого дела, а систему… Я писал тебе как беллетрист и как к лучшему из приятелей… К чему же тут чахотка и грязь? Лично против Л<еонида> В<ладимировича?> я ничего не имею, а напротив, мне делается скучно, когда я вспоминаю его лицо; я имел в виду данный недостаток, присущий не одному только ему, потому что не он один только барин. Я думал и думаю, что поздравительные письма нам с тобой не под силу, что их с успехом можно заменить беседами о том о сем… Думал, что ты так или иначе отзовешься об упомянутом недостатке, умалишь его, оправдаешь, напишешь, насколько я прав, насколько не прав (тема ведь хорошая), а ты запустил чахоткой и грязью… Лучше бы ты уж написал: «не осуждай!» — единственный грех моего письма, грех, как мне кажется, окупаемый литераторской стрункой. Далее…
Твою «Пасхальную ночь»* в архив спрятал и на будущий год за нее гонорар тебе вышлю. Кстати: «Глагол времен, металла звон» напечатаны*, и деньги я получил. Только недавно узнал, что получил их вместе со своим гонораром. По 5 к. за строчку. Отдам тому, кто к тебе поедет. «Зритель» погребен и отпет*. Более не воскреснет. Лейкин пишет*, что он 20 раз порывался напечатать твою «Трубку», но всё не решался: он никак не понял конца*. Просит тебя посылать ему. Пиши. Получишь кое-что назад, посетуешь, поскорбишь, а там приноровишься и будешь получать на муку Нестля. Деньги сгодятся, а в особенности в Таганроге, где лишняя четвертная более заметна, чем в Москве. Кстати, на будущий год наймешь мне в Карантине* на целое лето дачу. Врачом приеду и проживу с вами целое лето. Деньги будут и поживем. Насчет нашей поездки на юг положительного ничего нельзя сказать. К великому горю моему, половина экзаменов будет в конце каникул*, что сильно попортило мне лето. На что тебе сдалась тетка*? Хватил! Этакое оскудение тащить за 1200 верст, чтоб щупать кур! Да она тебя съест в тоске за Алексеем и тайком обкормит картошкой твой плод! Мать сильно просится к тебе. Возьми ее к себе, коли можешь. Мать еще бойка и не так тяжела, как тетка. Тетка молчаливей, но с ней трудней ужиться. Она злобствует втихомолку. Отец всем рассказывает, что у тебя замечательная должность. В пьяном виде он толкует про твой мундир, права и т. д. Опиши ему, пожалуйста, свой мундир и приплети хоть один табельный день, в к<ото>рый ты стоял в соборе среди великих мира сего…
«Ну, а Саша… как? — начинает он обыкновенно после третьей рюмки. — В Таганроге таможня первоклассная! Там, который служащий…» и т. д.
Далее… Как-то на праздниках в хмельном виде я написал тебе проект о половом авторитете*. Дело можно сделать, но сначала нужно брошюркой пустить. Тема годится для магистерской диссертации по зоологии… Возьмись-ка! Пиши и присылай марок.
Ну, что Гершка? <…> А тот гробик, что на Долгоруковской ул<ице> в окне стоял, уже большой вырос. Утони, Саша! Иногда люди умирают от долгого хождения по каменной лестнице. «Сомнамбулу» ищу*. У меня ее нет. Спрошу Турлыгина. У него, должно быть. Буду писать из Воскресенска, а ты пиши в Москву. Мне переправят твое письмо с оказией.
Наденьку Сок<ольникову>, кажется, к Вам справляют. А Гаврилка — жулик!
Бабакину И. И., до 24 мая 1883*
42. И. И. БАБАКИНУ
Май, до 24, 1883 г. Воскресенск.
Да, молодец… Спасибо… За это я тебя с собой в Москву возьму… Там ты нужнее будешь… Согласен?..
А. Чехонте.
Лейкину Н. А., 26 мая 1883*
43. Н. А. ЛЕЙКИНУ
26 мая 1883 г. Воскресенск.
26/V
Многоуважаемый Николай Александрович!
Благоволите сделать распоряжение, чтобы на сей раз гонорар был выслан мне не в Москву, а по следующему адресу:
г. Воскресенск (Московской губ.).
Подчеркиваю не без цели. Часто на письмах вместо Воскресенск пишут почему-то Вознесенск и пропускают «(Москов. губ.)», а Воскресенсков на Руси столько же, сколько в святцах Иванов и среди попов Беневоленских. Письмо же, на котором забывают поставить букву «г» (город), рискует очутиться в селе Воскресенском. Обитаю в Новом Иерусалиме, хожу в гости к монахам* и не вижу «Осколков». Не видел последних трех номеров и не знаю, сколько у вас статей моих ненапечатанных. Думаю, что хватит, а потому пока ничего не посылаю и почиваю на лаврах. Впрочем, вечером сяду писать троичный рассказ*. Если успею, то пошлю его вслед за этим же письмом. В Москве буду к 10 июню. Получу гонорар и улечу туда. Хорошая вещь лоно природы, но банкротиста и чревата «упущениями по службе» — лень, которою усыпано всё это лоно.
Погода прелестная. Тянет из нутра наружу. Нужно идти. Пожелав Вам всего лучшего, имею честь быть всегдашним Вашим слугою
А. Чехов.
Лейкину Н. А., 4 июня 1883*
44. Н. А. ЛЕЙКИНУ
4 июня 1883 г. Воскресенск.
Уважаемый Николай Александрович!
Посылаю Вам несколько рассказов*. Прислал бы более и написал бы лучше, если бы не разленился. Летом я бываю страшным лентяем, хоть и мечтаю всю зиму о трудовом лете. Ничего с собой не поделаю.