Поздравляю Вас с ангелом и даю Вам слово в этот день выпить за Ваше здоровье и пожелать Вам всего хорошего. Вы хорошая, и дай бог, чтоб Вам жилось хорошо. Алексею Сергеевичу, Василисе и Сергею кланяюсь.
Мать и все наши дети (Кокоша, Жан, Финик* и проч.) Вам кланяются. К празднику* я постараюсь выслать Вам одну штуку*, а пока не забывайте, что у Вас есть преданнейший слуга
А. Чехов.
Лейкину Н. А., 31 марта 1886*
162. Н. А. ЛЕЙКИНУ
31 марта 1886 г. Москва.
86, III, 31.
Что же это Вы так долго молчите, уважаемый Николай Александрович? Вы так увлеклись Вашей Тосной и именьем*, что я до сих пор не знаю ничего ни о Вас, ни о судьбе клише, которое послал Вам*. Погода у нас расчудесная, лучше и не надо…
Если не поздно, то на 2-м заглавном листе* моей книжки рядом с «А. Чехонте» поставьте в скобках «А. П. Чехов». В объявлениях придется делать то же самое. Получил я, представьте, от Григоровича письмо, к<ото>рый требует забросить псевдоним*.
Какие дела делаются! Какие новости! Но до тех пор, пока не получу от Вас письма, буду молчать и пребывать
Вашим А. Чеховым.
Чехову Н. П., март 1886*
163. Н. П. ЧЕХОВУ
Март 1886 г. Москва.
Маленький Забелин!*
Мне передавали*, что ты оскорблен моими и шехтелевскими насмешками*…Способность оскорбляться есть достояние только душ благородных, но тем не менее, если можно смеяться над Иваненко, надо мной, над Мишкой, над Неллой, то почему же нельзя смеяться над тобой? Это несправедливо… Впрочем, если ты не шутишь и в самом деле чувствуешь себя оскорбленным, то спешу извиниться.
Смеются только над тем, что смешно или чего не понимают… Выбирай любое из двух.
Второе, конечно, более лестно, но — увы! — для меня лично ты не составляешь загадки. Нетрудно понять человека, с которым делил сладость татарских шапок*, Вучины, латыни* и, наконец, московского жития. И к тому же твоя жизнь есть нечто такое психологически несложное, что понятно даже не бывшим в семинарии. Буду из уважения к тебе откровенен. Ты сердишься, оскорблен… но дело не в насмешках и не в благодушно болтающем Долгове… Дело в том, что ты сам, как порядочный человек, чувствуешь себя на ложной почве, а кто мнит себя виноватым, тот всегда ищет себе оправдания извне: пьяница ссылается на горе, Путята на цензуру, убегающий с Якиманки ради блуда ссылается на холод в зале, на насмешки и проч…. Брось я сейчас семью на произвол судьбы, я старался бы найти себе извинение в характере матери, в кровохаркании и проч. Это естественно и извинительно. Такова уж натура человеческая. А что ты чувствуешь себя на ложной почве, это тоже верно, иначе бы я не называл тебя порядочным человеком. Пропадет порядочность, ну тогда другое дело: помиришься и перестанешь чувствовать ложь…
Что ты для меня не составляешь загадки, что бываешь иногда варварски смешон, тоже верно. Ведь ты простой смертный, а все мы, смертные, загадочны только тогда, когда глупы, и смешны в течение 48 недель в году… Не правда ли?
Ты часто жаловался мне, что тебя «не понимают!!». На это даже Гёте и Ньютон не жаловались… Жаловался только Христос, но тот говорил не о своем «я», а о своем учении… Тебя отлично понимают… Если же ты сам себя не понимаешь, то это не вина других…
Уверяю тебя, что как брат и близкий к тебе человек я тебя понимаю и от всей души тебе сочувствую… Все твои хорошие качества я знаю, как свои пять пальцев, ценю их и отношусь к ним с самым глубоким уважением. Я, если хочешь, в доказательство того, что понимаю тебя, могу даже перечислить эти качества. По-моему, ты добр до тряпичности, великодушен, не эгоист, поделяешься последней копейкой, искренен; ты чужд зависти и ненависти, простодушен, жалеешь людей и животных, не ехиден, не злопамятен, доверчив… Ты одарен свыше тем, чего нет у других: у тебя талант. Этот талант ставит тебя выше миллионов людей, ибо на земле один художник приходится только на 2 000 000… Талант ставит тебя в обособленное положение: будь ты жабой или тарантулом, то и тогда бы тебя уважали, ибо таланту всё прощается.
Недостаток же у тебя только один. В нем и твоя ложная почва, и твое горе, и твой катар кишок. Это — твоя крайняя невоспитанность. Извини, пожалуйста, но veritas magis amicitiae[56]…Дело в том, что жизнь имеет свои условия… Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди нее чужим и самому не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным… Талант занес тебя в эту среду, ты принадлежишь ей, но… тебя тянет от нее, и тебе приходится балансировать между культурной публикой и жильцами vis-à-vis. Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах, у рейнскового погреба, на подачках. Победить ее трудно, ужасно трудно!
Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять след<ующим> условиям:
1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних…
2) Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом. Так, например, если Петр знает, что отец и мать седеют от тоски и ночей не спят, благодаря тому что они редко видят Петра (а если видят, то пьяным), то он поспешит к ним и наплюет на водку. Они ночей не спят, чтобы помогать Полеваевым*, платить за братьев-студентов, одевать мать…
3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.
4) Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии… Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают… Из уважения к чужим ушам, они чаще молчат.
5) Они не уничижают себя с тою целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!» или: «Я разменялся на мелкую монету! Я б<…>!!.», потому что всё это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво..»
6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства с знаменитостями, рукопожатие пьяного Плевако, восторг встречного в Salon’e, известность по портерным… Они смеются над фразой: «Я представитель печати!!», которая к лицу только Родзевичам и Левенбергам. Делая на грош, они не носятся со своей папкой на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили… Истинные таланты всегда сидят в потёмках, в толпе, подальше от выставки… Даже Крылов сказал*, что пустую бочку слышнее, чем полную…