Но зато его ворожейство на всю жизнь мою влияние оказало.

Разумеется, я не берусь судить, сколько тайников и ухоронок, парадных и секретных квартир, «крыш» и «явок» Селина имела раньше, приспособила к новому существованию и завела в самое последнее время. Задаваться подобными вопросами в нашей среде считается одним из грубейших нарушений этикета: только любовники иногда делят не одно ложе, но одну герметичную камеру. Но не нужно быть особенно наблюдательным, чтобы понять: днем Селина спит куда меньше нас.

Инспектировать ее охоту было нельзя: сразу занимала вежливую круговую оборону. «Я вижу особые сны во время транса, — объяснила она. — О тех, кто мне дозволен и назначен. Весь этот смертный люд по своим нравственным показателям вписывается в узаконенные параметры, так что не следует обо мне беспокоиться».

Я интересовался, овладела ли Селина Заоблачным и Огненным Дарами. Ведь если она говорила правду о своей телепатической неприспособленности, то без этих двух оказывалась почти совершенно беззащитна.

Вместо «Да» или «Нет» я получил очередное рассуждение;

— Почему для вампиров считается трудным и рискованным полет? Костяк легкий, мышцы сильные — то, что надо птице и из-за отсутствия чего смертный обречен доверяться пару, газу и вертикальной тяге. И как это мы осмеливаемся возжигать свой огонь, если так сильно подвержены гибельной стороне его мощи и ярости?

Ну, если это и был ответ, то непрямой.

Все-таки однажды Селина показала мне, как поднимается в воздух. Помнится, то было поздней осенью — но в каких широтах?

Мы с нею вышли в парк, что разросся позади дома: крепко подмораживало — это заставило нас одеться в широкие кожаные накидки, — и деревья казались узором из инея на фоне той густой и насыщенной лазури, что предваряет рассвет. Было новолуние, и тончайшее облачко, наподобие женской вуали, прятало в себе некую тайну богини Дианы. Моя спутница подняла левую руку, обратив ладонью кверху, легонько пошевелила пальцами. Ветерок подул ей в лицо. Люцифер, Денница, Сын Зари, мерцал, подвешенный к куполу на золотой цепи.

— И дам ему звезду утреннюю, — произнесла Селина, — Хорошая погода, летная.

И начала подниматься, плавно, без малейшего толчка, будто ребенок выпустил из рук бечевку воздушного шара, и строго по вертикали. На уровне самых больших сосен повернулась, раскинув руки; плащ заполоскал за спиной как парус. «Так вот зачем она так хотела его надеть», — подумал я, но мысль моя тотчас оборвалась, ибо темный крылатый силуэт стал уходить в небо по широкой спирали, одновременно закладывая виражи; Селина искала вверху сильные воздушные течения, темная точка становилась все меньше, пока даже мое зрение не отказало. Быть может, Селина остановилась там, почти в стратосфере, отдыхая, в самом деле как гигантская птица в броне своих перьев? Или отлетела на много хладных миль и в них затерялась? Я позвал — в ужасе и печали. И пришел зов, как тогда, в ночь ее превращения, но иной: вибрация звезд, сотрясение эфира. Я снова увидал клочок темноты, который увеличивался в размерах, паря уже по нисходящей, и снова начал выписывать самоубийственные фигуры высшего пилотажа, то кувыркаясь через голову, как голубь-турман, то входя в штопор. Наконец, Селина на миг остановилась в воздухе и почти отвесно ринулась вниз, упав рядом со мной на руки.

— Невозможно, — выдохнул я,

— Ага, классный номер. Зовите меня Лаской по имени Джонатан Ливингстон. Это всё оттого, что я вдоволь полетала на «вертушках», планерах и дельтапланах. Там воздушные ручьи и реки голой ж… кожей понимаешь. Утащит тебя ненароком на мощной струе в верхний слой атмосферы — порвет вдребезги или расплюснет, как яичную скорлупку.

После всего этого изучать, каков ее Огненный Дар, я не стремился, хотя пришлось однажды полюбоваться. Об этом пусть вещает кое-кто другой.

Мысленный Дар. Не могу уверить себя, что Селина совсем им не обладает: это, повторюсь, означало бы для нее полную открытость перед другими вампирами и даже перед некоторыми людьми, а мы постоянно убеждались в противоположном. Мне думается, Селина считала «чтением» способность проникать в тайное тайных человеческой психики, распутывать неясное для самих смертных; от мысленного шума, который они постоянно производят, Селину прочно отгораживала сакраментальная «заслонка» в мозгу, а звуки речи, которые они издавали в пределах вампирской слышимости, поддавались ее моментальной расшифровке. «Я ведь лингвист, и талантливый, папа Римус, когда-то сие было моим хлебом с сыром и оливками. По десятку фраз могу целый язык определить и усвоить». Приходилось ей в этом верить.

Кое-что по разряду мелочей. Клыки у Селины появились, но некрупные, вряд ли много больше природных человеческих, если брать по максимуму, так сказать. Ногти стали, как и положено, плотными и как бы из опалового стекла. Она постоянно их подтачивала какой-то особой пилкой и подкрашивала желтоватым лаком — таким музыканты укрепляют ногти, чтобы не ломались. Перчатки носила исключительно лайковые; вездесущее кольцо со щитом, которое, кстати, по-здешнему именовалось силт или сильт, так и не сходило с ее левой руки, топорща перчатку и постоянно о себе напоминая. Мы, конечно, давно догадались, что щит на нем — это потайная коробочка, но ни разу не заставали ее открытой.

— Не тяготит оно ваши тонкие пальчики? — спрашивал я. И в ответ получал постепенную расшифровку прощального письма, оставленного неведомому Хорту.

— Место в моем Братстве закрепляется за человеком пожизненно и налагает определенные обязанности, более строгие в идейном плане, чем в смысле деятельности на благо и тому подобное; однако он не обязан тянуть свою лямку через силу и до конца своих дней. Такое кольцо, как у меня, — персональное и обеспечивает владельцу получение информации высокого уровня секретности и сложности, а также всецелую защиту. Ну а когда ты «кладешь свой силт», иначе говоря, отсылаешь его или вручаешь нашим старейшинам, это в общих чертах значит, что тебе постыло жить на этом свете и они обязаны тебя убрать, не считаясь ни с какими затратами. В моем положении так утруждать моих смертных коллег неблагородно и неблагодарно. Люди они очень даже славные, поверьте.

Главное кольцо было, по-моему, платиновым, однако абсолютно все прочие ювелирные безделушки, которыми Селина уснащала свои наряды с нашей подачи, доставала из старых сундуков и приобретала в модных лавках, — были выкованы, отлиты, оправлены неярким старым или благородно состаренным серебром: то ли из чисто динанского эстетства, то ли как вызов обывательским представлениям о нашем народе.

Ну, допускаю, Селина всегда кое-что о себе недоговаривала — стоит ли это ставить ей в упрек? Проявляла нарочитую властность? Скорее, считала себя «в ответе за всё мирозданье». Всё равно — собеседника умнее, обаятельнее и терпимей у меня никогда еще не было. Она так и не стала моей возлюбленной, это я могу утверждать с точностью; хотя — благодаря нашей стерильности границы между отношениями того или иного рода бывает нелегко установить. Не великолепная и язвительная Пандора, не чистая и скрытно самолюбивая Бланка: от Селины не стоило ожидать пылких страстей, замутняющих вечно бодрствующий ум, ясный, мощный, насмешливый, — потери контроля над собой и измены своему глубинному чувству меры и соразмерности.

Единственная небольшая размолвка, которая произошла между нею и мной, произошла незадолго до завершения главного лэнского дома Селины и касалась повального паломничества в ее страну:

— Мои новые собратья, что пониже рангом и пожиже статью, повадились в Динан: оттого ли, что их вытесняют с цивилизованных территорий, или из эстетических соображений, мне, в целом, фиолетово. Лезут во все щели, как тараканы. Налетают, будто им здесь медом намазано: этакие кровососные пчелки, мелкая шушера, которую непонятно кто из себя выродил.

— Они убеждают меня, что охотятся умеренно.

— Тронута до самых печенок. Допустим, они не врут. А вам всем не приходит в голову, что пресловутые пять законов роботехники могут здесь преломиться на иной манер?