— М-да, названия у этой красоты самые прозаические.

— Это так их заколдовали. Ты же видишь, всё живое застыло от скуки: ни ветра, ни дождичка. Да, стоит только вместо имени навесить классификационный ярлык — и пропало. Даже небо не смеется и не плачет, потому что каменное.

— Небо, говоришь? Это мысль!

Она сорвала с себя зеленовато-голубое полотнище, свернула в комок и подбросила кверху. Оно распростерлось, принимая в себя воду и пар. Сгустились круглые, как воздушная кукуруза, хлопья, потемнели, набрякли дождем, стали расти. Живая вода опрокинулась на землю, шумя, как карнавал, стуча по неподвижным листьям, иглам и бутонам. Как только дождь перестал, в ответ ему зашелеcтела трава, затрепетала зелень на кустах и деревьях, зазвенели нежно колокольчики — вся флора двинулась в буйный рост. И, наконец, великолепная семицветная дуга, отливая чистейшими оттенками спектра, перекинулась с неба на землю и навечно связала их.

— Всё, отходим! — крикнул Уарка. — Я его слышу, нашего отрока.

Он второпях пробежался на задних конечностях и плюхнулся в изножье гробницы, на крышке которого смирнехонько, как ни в чем не бывала, улеглась женщина.

— Ну и что же дальше случилось с нашим маленьким, но быстро растущим караваном? — спрашивала она с ленивым лукавством у Джирджиса, который только что появился на своем обычном месте.

— Лучше скажи, что случилось с тобой! — крикнул тот. — Я угадал в тебе чужое и вернулся.

В эту минуту он как раз дотронулся до ее руки и сжал наперсток в пальцах. Тот отделился — под ним оказался обычный ноготь, нежно-розовый, с белой лункой, такой аккуратный, будто его только что отманикюрили.

— Чему ты так удивился? Ты ведь принял на веру, малыш, что у меня вместо коготков копытца. Нет чтобы сразу тогда попробовать.

Однако она и сама в душе изумилась происходящему.

— Пусть так. Это не моя забота. Главное — я принес тебе продолжение сказки. Слушай же!

Касыда о влюбленном караванщике. Ночь третья

«Вскоре им удалось покинуть Черную Землю, словно чем больше их становилось, тем скорее можно было передвигаться. С каждым шагом каравана местность разительно менялась: вначале как бы испарилось зловещее свечение, потом вверху развиднелось, и свинцовая пелена уступила место обыкновенному бледно-голубому с легкой зеленцой небу. Снизу навстречу небесам потянулась яркая растительность: сперва робко, затем со все большей необузданностью. Варда немедленно принялась ее щипать; за ней прямо-таки тянулась дорожка, проеденная в окружающей их среде. А к середине дня всех путешественников обступило такое изобилие листвы, цветов и плодов, что небеса опять от них спрятались — но теперь за купами деревьев, переплетенных змеевидными лианами, и высокого кустарника. И теперь ветви протягивали навстречу им уже человеческую еду.

Многоопытный Барух почти всю ее узнавал:

— Апельсины. Это вы могли видеть, Камилл.

— Редко, — Майсара сорвал штучку, надкусил сильно пахнущую кожуру, сплюнул и стал сосать из середки душистую жидкость.

— А Варде нельзя, молоко будет едкое и куртизанкой пропахнет, — радостно сообщил он чуть погодя. — Барух, скажи: бананы для нее тут не водятся? А финики?

— Должны быть. Стоит поискать. Тут, похоже, всё перемешано. Вон, смотрите, это манго, его нельзя перевозить — портится. Я, когда впервые его увидел, спутал с яблоком.

— А какое оно, яблоко? Я слышал, что хорошо пахнет, — заинтересованно спросил Камиль.

— Наверно, когда ваши поэты читали Песнь Песней царя Сулаймана? Оно такое же округлое, но более нежных цветов. Боюсь, тут ему будет слишком жарко. Вон грушевые деревца плодоносят, смотрите. Вот и бананы вживе — такая огромная гроздь, поодиночке-то вы их видели. Вон абрикосы, это вам также представлять не требуется. А вот та большая-пребольшая шишка с колючим хвостом наверху — ананас. Его надо чистить и резать, тогда он почти такой же вкусный, как земляника.

Общество принимало каждую его реплику в качестве непосредственного руководства к действию.

— А самой земляники ты не видишь? — спросил Майсара, по уши погружаясь в ее перерослое подобие.

— Нет. Хотя в некоторых местных притчах она водится. Это маленькая рубиновая ягода, вся в косточках поверх мякоти. Только боюсь, здесь ей сделается совсем дурно от зноя.

— Да, хорошо бы оказаться в месте, где нет ни солнца, ни мороза, — сказал Майсара. Тут, если вникнуть, жарило еще почище, чем на его родине, потому что воздух был влажный и липкий. — Только не сразу, а когда все наедятся.

Наконец, они устали шествовать через накрытый стол и решили передохнуть в тени, продуваемой сквозняком. Неподалеку пролегала широкая дорога, и на ней уже начали попадаться местные жители, еще более смуглые, чем двое арабов, голые по пояс, белозубые и приветливые.

Улыбались — без тени удивления или неприязни — всему на свете: и красивому Камилю, и его спутникам, и их верховым ослам, и Варде с ее ребенком, и деревьям, и цветам, достигающим здесь гигантских размеров, и птицам. Дорога шла вдоль обрыва, а за ним, под его укрытием медленно струилась навстречу путникам река. Бурые воды ее дробили солнце на мелкие искры. А далее здешний мир открывался во всей красе и будто с вышины птичьего полета. Ветви были похожи то на опахало, то на длинные перья, свисающие с петушиного хвоста. Птицы были величиной с муху и переливались, как драгоценный камень; бабочки — размером с птицу и еще более яркие. Дома с плоскими крышами и большими окнами, которые были наполовину прикрыты чем-то вроде тростниковых циновок, будто вырастали из земли, как и ее плоды. Еще дальше по обоим берегам реки открывались диковинные дворцы, бело-голубые, с галереями, башенками и куполами, похожими формой на женскую грудь, что готова была брызнуть прямо в небо молоком этой изобильной страны.

— Вон туда, против течения реки, стоит сходить на разведку, — произнес Барух. — Там, безусловно, город, где обитает местная знать, имеются постоялые дворы, храмы, базары… Ну, всё, что положено. Я отправлюсь…

— Верю, что ты — человек опытный, видел многое и выходил целым изо всех переделок, — мягко ответил Камиль. — Но твоя обязанность ныне оберегать.

В самом деле, Арфист сколько-нисколько отошел не более часа тому назад, и посылать его в незнакомое место было бы не только рискованным, но и просто немилосердным делом. Что же касается Майсары, то он как следует объелся фруктами и сделался тяжек на подъем.

— Пойду я, — объявил Камиль, — как старший. Узнаю, можем ли мы купить в запас еды, которая не портится, и в каком источнике вода более всего пригодна для питья. Здешняя река уж очень странного цвета.

До города Камиль добрался без приключений. Туда же двигалось множество народу, пешком, изредка на повозках, почти никогда — верхом. Будто на паломничество, подумал он, хотя скорее — на ярмарку. Волокли на веревках всякую живность, в общем, знакомую Камилю, — овец, коз, кур и петухов. Несли в кувшинах молоко, тащили в корзинах лепешки, овощи и — что вызывало мысли — местные фрукты. Своим ходом передвигались степенные коровы, толпа вокруг них завивалась, как водоворот. Весь этот поток несся стремительно и настойчиво, и Камиль только и успевал, что озираться по сторонам, ловя чудеса здешней архитектуры.

Особенно потрясло его вытянутое в длину четвероугольное здание, обставленное сплошными колоннами, и еще одно, сходящееся кверху в точку: вокруг него завивалась арочная галерея. Вокруг иного дома вздымались и взлетали, подобно струям фонтана, тонкие и стройные башенки, и Камиль замирал в восхищении. Но тут впереди, перекрывая путь, встал кружевной дворец, святилище, возносящееся к небу пышным и легким куполом. Крылья его колоннад были распростерты по обеим сторонам, как руки в объятии, и между ними плескался водоем в форме звезды.

Народ здесь поворачивал — видно, ярмарка была в стороне от храма, но Камиль, напротив, приблизился.

Здесь на подстилке, скрестив ноги и слегка напрягши стан, в горделивой позе сидел монах или жрец. На лысом черепе играли солнечные блики. Лицо было гладким, — ни бровей, ни ресниц и бороды, — а туловище, еле прикрытое желтым полотнищем, перекинутым через плечо и обмотанным вокруг бедер, — крепким и могучим, как скала, и без единой морщины или жировой складки на коже. Поэтому догадаться о возрасте священнослужителя было невозможно. Справа от него лежал посох с медной ручкой, слева — пустая чаша для подаяний из половинки скорлупы кокоса. Удивительное для здешних суматошных и жарких мест ощущение чистоты и прохлады исходило от этого человека.