— Барба, ради всех богов, думай не так обстоятельно!

— Так ты хочешь сказать — подземная дорога идёт не поверху, где ей нет места, а понизу? Внутри горных разработок?

— Ну да. И такая, что ныряет под дно Игрицы. Сначала круто вниз, потом круто вверх. Наверное, сухая, иначе не всякий раз пройдёшь. Нечеловечески хитроумная.

— Когда на словах поминают Мессера с Той Стороны, в мыслях имеют его хитрости, — Барбара усмехнулась.

— То есть кухонный малыш недаром рассказал именно такую повестушку?

— Дьявол считается лучшим архитектором в мире, — кивнула Барба. — Несколько дорогостоящим, по правде говоря.

— К тому же третья повесть, вроде бы у самой цели, — совершенно не в тему остальных, — добавила Олли. — Мэс хотел отвлечь или предостеречь? Напугать, чтобы забыли, куда идём?

Как ни странно, обе в самом деле шли — причём по крайней мере наполовину без памяти. В противоположную сторону от моста — и к восьмигранному зальцу.

— Ложный ход одного — намёк не потайной ход другого, — суховато заметила Барба. — Намёк, учти, для умеющих думать и тем отличающихся от подавляющего большинства.

— И также порочное знание, которое исходит, прямо или обиняками, от Главного Искусителя.

— Ха, и ты туда же. Олли, простота. Ты подумай: могут ли любить люди, такие, какими они являются, существо, что навострилось их искушать? Не склонны ли они наводить на него напраслину хоть отчасти?

Сестра вздохнула:

— Какая ты, Барб, умная. Хотя и я слегка пошутила. Так что делать-то теперь? Убраться отсюда, пока целы, и рискнуть пошарить в подземных этажах?

— Ну, хотя бы расспросить. Ты не так искушена в фортификации, а я — в абстрактных суждениях, чтобы вот так с ходу обнаружить нечто неизвестное старожилам.

Тут они поняли две вещи. Что давно стоят посередине магического октаэдра и что из двери, ведущей на внешнюю лестницу, как раз выходит командир королевских гвардейцев, который их сюда и привёз. Красавец лет сорока и с отменной выправкой.

— Прекрасные сэньи, — офицер поклонился лишь слегка, ибо человек был по природе не раболепный. — Приданое разложено в надлежащем порядке и перечтено до последней инвентарной единицы. Вы можете досадовать, что мы провозились куда больше должного, почти до вечера, но здешние слуги не так нам помогали, как мешали. Особенно один, что назвался замковым кастелланом на оба здешних дома. Сличал каждую вещь с учётной ведомостью и то и дело перекладывал туда-обратно.

— Наконец отыскался разумный человек, — ответила Барбара. — Мало ли какую скверность мы с собой притащим: отраву или огневое зелье.

— Обнаружены были платья и обувь довольно странного кроя, — улыбнувшись, ответил офицер. — Из промасленного полотна, шерсти мулагров и гибкой кожи особой выделки. Немного похожей на дублёную человечью. Украшения, слепленные изо всякой чепухи: осколков речного перламутра, просверленной гальки, кипарисовых и можжевеловых шишек, плодов калины и шиповника, птичьих косточек. Книги скондской и рутенской печати нераздельного типа, подобные альбомам гравюр и каллиграмм. И что самое непонятное — сотни мешочков с семенами. Смеси различных трав, помеченные тайнописью.

— Оттого кастеллан и прочие решили, что мы ведьмы, правда, Барбара? Недаром кое-кто упомянул насчёт костра и содома.

— Вовсе нет, — покачал головой гвардеец. — Не думаю, что тот человек был из них. Слуги были преисполнены благоговейного ужаса — это да. Многие распознали в вас обеих кровь Морского Народа. Ибо в глазах здешних франзонцев нередко смешиваются оба племени: пребывающее за Дальней Радугой и просто за тем окоёмом, куда ныряют охотники за контрабандой. Все равно ведь откуда появляются корабли: с той стороны света или оттуда, куда не досягает взор. Извините за стиль, это мне кастеллан так объяснил, он человек напыщенной учёности.

Барба рассмеялась:

— Вот и отлично, что все благоговеют, мэс Грайн. Со склада есть внутренний ход?

— И даже с подъемной площадкой, — ответил он. — Вы как раз на ней стоите — хорошо, что там мощный стопор. Мы изнутри хорошо его разглядели.

Теперь расхохотались все трое.

— Что называется — нет места темней, чем под светильником! — сказала, наконец, Олли. — Там как механизм — работает? Проверь, мэс, ладно? За рычаги подёргай, насчет вселенской смази помаракуй. И кстати перетащите сюда два полных бродяжьих костюма.

— И кое-что из книг, а то в замке нет библиотеки, — распорядилась Барба. — И два-три образца лужайки, неважно каких. Поймёшь?

Офицер кивнул:

— Пойму. Только на всякий случай держитесь от вон этого подальше.

Без него девушки пригляделись к полу. На квадратный люк, обведенный тонкой щелью, способны были улечься трое. (Пока — только две и лишь по краю.) Люк явно был монолитным — чёрточки, имитирующие мозаику, были не так глубоки, как обвод, затёртый для маскировки пылью. По углам обвода дерево пахло и звучало резким металлом — дубовые плитки явно маскировали некий механизм.

За этим делом обе едва услышали скрежет и сдавленный голос:

— Отойдите, сэньи. Плита идёт вниз.

Скрежет перерос в хриплый лязг, лязг — в рокот более или менее благородного тона.

Внизу открылась бездна, полная звёзд… Нет, факелов, которые отражались в крупных медных заклёпках.

— Оно на столбах ходит, — уважительно произнесла Олли. — Как пресс навыворот.

Рокот перестал и после некоторой суеты возобновился. Площадка медленно и упорно становилась на прежнее место, только теперь вознося на себе человека. Это снова был Грайн.

— Я взял то, в чём благородные сэньи лазали по топям во время королевской охоты, — сказал он. — Когда редких водоплавающих птиц окольцовывали.

— Подходяще, — одобрила Олавирхо.

— И две красивых книги формата ин-октаво, с пометой «Для новобрачных»: «Записки под изголовьем, рассматриваемые в свете пионового фонаря, с приличными сему делу весенними гравюрами» и «Шестнадцать позиций любви, описанные в стихах Петром Аретином, иллюминованные Юлием Романовым и закреплённые благими усилиями Марка-Антония Раймонда».

Барбара сделала вид, что поперхнулась.

— То что надо. А мошонки… мешочки? — спросила Олли.

— Взял что под руку попало, — ответил он.

— И добро, мы сами не знаем, для чего они понадобятся. Мэс Грайн, ты осмотрелся в замке? Что в верхних этажах?

— Их два, — деловито отчитался он. — Вокруг купола — галерея для арбалетчиков с ярусами и бойницами в три ряда, самый верх — смотровая площадка. Широкая, при случае не одного вертикального летуна примет. Наружных лестниц четыре с пролётами: идут близко к окнам, упрятаны в тесноте прогала и лиственничные, легко сжечь или обрушить. О внутренних лестницах, в стене самой башни, не знаю. Их может быть меньше, потому что не обстреливают, как внешние, людям не обязательно по ним спешить. И ещё подъёмник, он совсем медленный. Смотрите — вот здесь, в стене, две плиты управления, вверх-вниз. Я их сразу отметил.

— Спасибо огромное, — поблагодарили сёстры в голос.

— Вы ведь останетесь переночевать? Уже темнеет, — полуспросила Барба.

— Благодарю, — Грайн снова поклонился. — Гостеприимство ваше придётся кстати — господин наш король ждёт нас с отчётом, что всё прошло благополучно.

— Прошло? — голосок Олли был так тих, что он почёл за благо не расслышать. — В каком смысле — исчезло или случилось?

Сестра сей же миг пнула её локтем в селезёнку.

После его ухода плита так и зависла на вершок ниже уровня остального пола. Сёстры, не сговариваясь, поспешно переоделись в куртки с куколями, фуфайки с горлышком, штаны и сапоги, проверили наличие в одном кармане фляги с разбавленным вином, в другой — хитроумного фонарика, который работал, только если ритмично нажимать на курок, и требовал особого светильного пузырька. Рассовали по внешним карманам и мешочки, в общей сложности четыре, и зачем-то в объёмистый внутренний — по книге со срамными картинками: Олли — японскую, Барба — ренессансную.

— Не поздно ли? В самом деле ночь настаёт, — заметила Олли скорей для приличия.