Тут как раз явился Орихалхо. сказал:

— Велено бивак разбивать. Явно ведь понадобится.

— Вы не проговоритесь? Не покажете виду?

Орихалхо с Галиной переглянулись:

— Без Барби — нет проблем, — сказала она. Между прочим, едва ли не впервые переврав имя. Вырвалось вдруг из подсознания.

Тент натянули — дело привычное. Наладили скосы, как от ветра или снега — вышла почти что палатка.

— Я и в самом деле подремлю, — сказал Барбе. — Завтра по делам с раннего утра отправлюсь.

— Каким? — спросила Галина.

— Своим собственным, — улыбнулся, легонько щёлкнул по носу. — Не забывай, я хоть фильяр и кузнецов сын, а сам себе хозяин.

Вежливо так, но отбрил.

— А мама как?

— Повидались. Я на такое счастье не рассчитывал. О твоём нефрите посоветовался — ради того и потянул вас всех к отцу.

Забрался в полог, закрыл все продухи — и, кажется, сразу лёг на тощую подстилку.

А на вырубке уже было полно конного народу, посреди вьюном вертелась бледно-золотая кобылка, со всадницей в громоздком дамском седле. Суетились Брендан с Эстрельей, пытаясь удержать за повод или схватить под уздцы.

— Сама, сама, — доносилось сверху. — Только руку, мэс… Руку подставь.

Кобылку, наконец, переняли в несколько рук, юная всадница уместила ножку на Брановой ладони, ухватила его за шею, скользнула наземь.

— Ой, вот игрунья-то! Застоялась. Надо было нам раньше вырваться.

— Это в тягости-то? — строго прикрикнула Эстрелья.

— Так она в прохолосте. Мне и вообще аж месяц до конца. Фрейр и Фрейя да Бельгард с Бельгардой у вас имеются, теперь на подходе Таласси и Талассо. Как решите парочку назвать, так и будет. Чёрт, штампую королят, будто станок на монетном дворе!

— Дело верное, говоришь?

— Да когда ж я вас, матушка свекровь, подводила!

Молодая женщина в тонком сукне и сапожках, с женским чепцом на белокурых волосах, оглянулась вокруг — и увидела:

— О, у вас уже гости. Морской народ — привет, Орихалхо, давно ли из Лутении? Кто это с тобой?

— Я Галина бан-Алекси, прирождённая рутенка, — девушка поклонилась, изо всех сил, стараясь не хватить лишку. Низкопоклонства не любили и в Готии.

— А я — Кьяртанова Зигрит, урождённая Робашик, — королева со смешком вернула реверанс. — Ты извини, пузо гнуться не даёт.

Живот у неё в самом деле поднялся до самого носа, веснушчатого и очень целеустремлённого.

— Так ты та сэнья Гали, которая поёт? В дуэте с Орихалхо?

Слишком непринуждённо, слишком без задней мысли это прозвучало. Насчёт дуэта.

— Как умею, так и пою. Если инструмент имеется.

— Рутенское? Духовное, верно? Отыщем тебе что-нибудь струнное, никаких проблем. А Инес или Хуана Креста ты можешь? И Песню песней? Не смущайся. Мне насчёт тебя монахини с голубем послали. Я ведь сама из них. Не общаемся духовно, так дружим. Вот Саэтана тоже оттуда. Из головной обители. Вот ведь…!

Кобылка вырвалась повод у нарядного кавалера, затанцевала с опасностью для ног. Орихалхо подцепил под уздцы, встряхнул.

— Вот сила. Орри, не хочешь стать моей телесной охраной? Да нет, чисто по Платону. Ой, платонически, ага. От тебя сэнье Гали куда больше проку, чем мне от моего чичисбео. Он, знаешь ли, твой соотечественник. Михаил, так? Потешный очень. Но так: ни слуга, ни забавник. Только ходит по пятам — я ведь берегу чрево для одного мужа.

Галина с трудом продиралась сквозь путаницу фривольно-шутливых иносказаний. Всё же — хорошая она, эта хитрунья. Аромат чистоты. В таком трудно ошибиться.

— Знаешь что? Тебе ведь всё равно куда ехать. Вот сегодня я при деле — почтенный мэс Бран меня развлекает. Говорят, мальчишке ещё до рождения надо подобрать клинок, чтобы в колыбели за него схватился, ну, за ножны, конечно. Примета, что истым мужем станет. А вот завтра…

Зигрит сделала многозначительную паузу.

— Завтра поедем со мной в Ромалин? Пожалуйста! Держу пари, и твоё чудо морское там вовсю развернётся.

Орихалхо кивнул. Прошептал:

— Как сэнии угодно.

На том и порешили.

Когда Галина с Орри влезли в полог, Барбе ещё не спал. Выслушал обоих и ответил:

— Не могу вам ничего советовать. Моё дело если не сторона, то почти сторона. Но вот знаете, что я нашёл в книжке сэньи и запомнил? Это о моих милых. Послушайте — заснуть будет легче.

И раньше, чем получил согласие, начал:

«Лет тридцать из Вуали вышел корабль. Очень похожий на скорлупы ба-нэсхин, но гораздо больше. Те же мощные дубовые планширы поперек корпуса, тот же ясеневый шпангоут, похожий на китовые рёбра, и кожи так же плотно сшиты корабельной иглой, до черноты проварены в дубовой коре и смазаны жиром — того требует едкая солёная вода. Парус на ясеневой мачте из шкур того же непонятного зверя, а вёсел нет, одни уключины. Потрепало, видать, и корабль, и его людей. Всего двоих прибило к готийскому берегу волнами, и были то мужчина и женщина. Он светловолосый, почти седой, и темноглазый — почти как уроженец Вестфольда. А она — чёрные косы, синие-пресиние колдовские глаза и к тому же беременна.

Пришли они со стороны островов, этого уже хватало, чтобы счесть их дружками желтомордиков: так простые готийцы дразнили в те времена Морскую Кровь. Да и вестфольдцев здесь не особо жаловали. Подобное и сейчас чувствуется, а тогда этим прямо-таки разило на всё побережье. По счастью, чужаков первое время не трогали, а попозже и пользу в них нашли — человек этот оказался хорошим мастером по железу. Жил он с самого начала и до конца этой истории под своей перевернутой кверху днищем каррой — так называлось его судно. Да и местной речью он овладел в считанные месяцы.

Для кузни соорудил он хижину из больших камней, а в карре проделал отверстие в стене, для двери, и еще одно, для очажного дыма. Она у него тоже на камень была поставлена, чтобы повыше было. Так и жил наш странник. Чинил утварь, лошадей ковал, брался за всякую простую работу. Кухарил понемногу. А жена только и делала, что грелась у костра или на солнце и пела песни.

Да, звали его Брендан, иначе Бран, а ее Альбе. Странные для крестьянского слуха имена, верно?

С ним одним и то еле мирились, а тут ещё ведьма брюхатая в доме. И вот когда пришла ее пора, не мог он никого из местных баб дозваться, чтобы ей помогли. Уже двое суток длились роды, так что сил у матери совсем не стало.

И вот посреди зимней вьюжной ночи стучит некто в дверной косяк: сама-то дверь была кожаная, как и вся хижина. Кузнец открыл — и увидел девицу лет пятнадцати от силы. Собой не так уж приглядна, а одета исовсем просто: темно-красное всё. Холщовая сума у ней через плечо. Говорит:

— Я к тебе со своей незадачей пришла, а тут у тебя твоя собственная. Ну-ка, подвинься. И воды мне побольше нагрей — самый чистый снег от порога возьми и на очаге растопи!

Поглядела девица на роженицу пристально и говорит:

— Выбирай теперь. Или оба умрут, и мать, и дитя, или один сын у тебя останется. Считай, оба мёртвые они.

— Делай что знаешь, — говорит Бран. — Ни в чём тебя не упрекну.

Достаёт лекарка самозваная из сумки склянку и нож….

Словом, напоила она ещё живую Альбе сонной водой и вырезала сомлевшего ребёнка из её чрева. А потом стала окунать дитя то в горячую воду, то прямо в талый снег. Ожил младенец и так-то шибко закричал!

— Нет у него матери, не будет и чем кормиться, — говорит Бран. Альбе-то во сне, на неё наведенном, скончалась.

— Я тебе сюда молочную козу за рога притащу, — говорит девушка. — Неужели так мало тебе платят, что и на такое не хватит?

— Сколько ни есть, всё на похороны уйдет, — отвечает он.

— Пустое, — отвечает она. — Сам ведь знаешь. Делай что должно, а прочее к нему приложится.

И ведь в самом деле — говорится, что никого им не пришлось хоронить, будто растаяло тело пришелицы в дальнем тумане, что её вытолкнул из себя, и в морской пене, которая породила.

— Всё равно, — отвечает Бран, — медь из моих рук как река течет, а серебро частыми каплями сочится.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: