И, наконец, опираясь на дубовую палку с бронзовым крюком наверху, которой полагалось стаскивать вниз висячие предметы и разбивать горящие угли, и укутавшись тряпками по уши, — Галина выбралась сквозь узкий проход наружу.

У самого лаза рос вечнозелёный папоротник типа Pteridium aguillinum curiosum (то бишь «Орлиное крыло курьёзное»), настолько густой и развесистый, что напоминал пальму. А дальше начинались румяные снега внизу и утренняя заря наверху. Нежная опаловая дымка колыхалась между ними, скрывая обзор лишь наполовину…

Тут Галина поняла, отчего в Сконде говорили: «Наши горы показываются через три дня пути от границы на четвёртый, если это им угодно».

Угодно им стало только сейчас. Раньше для всех обитателей Скондии они сливались с далёким небом. Ныне облака по-прежнему стояли наверху плотной пеленой, но туман стекал по ущельям вниз, приоткрывая то срывающийся вниз гранитный склон, то забитый снегом и тенями узкий провал, то купу яркой, по виду вовсе не хвойной зелени, которая своим очертанием всё же выдавала рощу гигантских кедров или криптомерий.

Мелкая курчавая зыбь понизу обозначала или холмы, или стада, пасущиеся у основания гор — овечьи или, может быть, мулагров, — потому что иногда внезапно заострившийся взгляд вылавливал из общей массы некие нотные знаки, тёмные крючки, встающие вертикально и опадающие: шея, увенчанная горделивой головкой?

Посреди же близкой поляны выделывал брыкливые па, отбрасывая по сторонам копыта (ну и мысль подумалась, усмехнулась Галина про себя) огромный Аль-Кхураб, по самые ноздри заросший зимним волосом. Неподалёку паслись те, ради кого устраивался одиночный гон. Одногорбые и лохматые, самки напоминали среднеазиатского нара, малоплодную помесь дромедара с бактрианом. Цвет их, взять хоть шерсть, хоть кожу, был не как у Ворона: песка, глины и шлака.

— Хороши, а? — Рауди подобрался со спины, легко, чтобы не напугать и не шелохнуть, обхватил спину девушки. — Ради одной из таких прелестниц не двоих — целое войско самцов распугаешь. Вон они толпятся в отдалении, погорбатее и помохнатее своих девиц.

— Это настоящие верблюды?

— Не механизмы же.

— Я имею в виду — не помеси?

— Нет, их порода — чистая. Это Ворон родился от невысокой мулагри и мелкого, жилистого кохерта. Но всё равно малыша пришлось вырезать из утробы — иначе мог повредить матери, а то и убить. Зато родителей своих он превосходит семижды семь раз.

— Вот о чём говорила моя Орри. Помесь, лучшая из лучших.

— Она имела в виду только животных?

Галина встретилась с ним глазами — и улыбнулась. Но заговорила не о том:

— Это вас рутены основам размножения выучили? Что от крупных да мясистых часто родится неприглядное потомство, а мощные великаны если и получаются, то в следующем колене и без гарантии?

— Не слышал о таком.

— Рассказывают, один император захотел иметь для себя гренадёров — великанскую гвардию. По всей стране собирал крупных телом юношей и девушек, венчал, дожидался мужского приплода. А дети у них рождались вполне себе обыкновенные. Я сама обвязывала ленточкой красивые большие маки, потом трясла коробочки, собирала и сеяла зрелые семена — ничего хорошего из них не выходило. Гораздо позже нашла объяснение в учебниках экологии.

— Ну, может статься, твои соплеменники и добавили каплю своего ума в народную мудрость. В Верте всегда знали, что сводить на племя необходимо таких, естество которых подобно стиснутой пружине.

— На племя? А любовь? Разве она не поражает души, невзирая на состояние бренных тел?

— Сэниа Гали, я ведь имею в виду это — длинношеее, пускающее едкую слизь, потрясающее ёмкую твердь когтистым копытом.

Пошутил — и отстранился.

Снова шли дни. Почти неделя понадобилась Галине, чтобы восстать из мёртвых, другая — для того, чтобы с избытком вернуть утраченную силу и ловкость. Вертдом и на самом деле был землёй, которая сама по себе исцеляет.

По истечении срока рыжий снова стал донимать её воинскими упражнениями, а Орихалхо — делить с ней постель. И вести задушевные разговоры.

Благодаря таким беседам очень кстати выяснилось, что время ожидания не было потрачено впустую: как раз уговорились об условиях обмена, поставках съестного припаса, ковке нового оружия и прочих жизненно важных материях.

— Векселя и тут ходят превосходно — прямо летают, можно сказать, — похвасталась Орри. — Голубиную почту подключили. Говорят, посланцев почти не сбивают ни хищные птицы, ни люди. Первые — из-за ловкости летунов, вторые — имея личную выгоду. Все живы бесперебойной почтовой связью.

— Ценные бумаги привязывают к лапке?

— Вкладывают в особую сумочку-кармашек на шее. Послание зашифровано, и это, собственно говоря, уже не вексель, а нечто большее. Расшифровать трудно, использовать нельзя. Ты не против, что я по-прежнему пользуюсь твоим именем?

— Конечно, нет. Мы ведь супруги перед законом.

Морянка недоумённо подняла брови:

— Как это? Двоих по желанию одного связывают, если время не терпит, а их союз уж очень вопиет к небесам. Гали, ты раньше об этом не упоминала.

— Мне хотелось дать тебе все те права, которыми пользуешься, — сказала Галина под финал довольно путаного изложения событий. — Чтобы тебе не было беды.

— Что же, — проговорила Орри, вздохнув. — А ведь я так хотела для тебя ребёнка.

— Да все равно ему не быть чистым от моей заразы. Навряд ли. И вообще — никого помимо тебя, рядом не потерплю, ты понимаешь. Верность называется.

— Глупость это называется, — резко перебила Орихалхо. — Ни другим покоя, ни себе радости. Ну, будем надеяться, что обе помрём раньше, чем пороховая бомба взорвётся.

Тогда они рассорились — несильно и впервые в совместной жизни.

А на следующее утро — без снегопада, с небольшим ветром — решили продолжать путь.

Расставание с лошадьми было поистине душераздирающим — обливали слезами морды, жарко дышали в лицо, протягивали хлеб на раскрытой ладони — чтобы любимец в волнении не прикусил зубами пальцы. Сардер тихо ржал, нюхал заново переплетённые и смазанные жиром косы Галины, пытался содрать с них зубами шерстяную шапочку. Впрочем, все в отряде утешались тем, что кони будут вести жизнь счастливую и безопасную, в отличие от тех скакунов, кто пришёл на смену.

Малая верблюжья кавалерия выглядела слегка потешно: большая часть мулагров была в холке чуть выше рутенской лошади-якутки и так же заросла зимним мехом наравне со всадниками. Сбруя (так и хотелось назвать её упряжью) была, по существу, конская, только приспособленная; повод длиннее, стремена и подпруга шире, сами сёдла на высокой подушке по умолчанию предусматривали небольшой горб или то, что скотинка начнёт «козлить», то есть прыгать с места всеми четырьмя ногами сразу, и вообще выпендриваться.

Когда уже устроились в сёдлах, Рауди торжественно вручил Галине саблю в шагреневых ножнах — узкую, хищного вида и цвета. Словно истемна-золотистая змея с изумрудными глазами, вправленными в рукоять. Сказал:

— Старинная работа. Кое-кто из пастухов из своей прошлой жизни сберёг. Народец здесь разнокалиберный, однако. Кто размером в камешек от пращи, кто в глиняный снаряд из катапульты. А тебе будет впору: твой колкий нефрит как бы не повадился против хозяйки в бою обращаться. Эта красотка куда больше подходит для убийцы.

Девушка хотела было возразить против надоевшего клейма, но передумала спорить: уж очень хороша была сабля.

— Как называть-то её? — спросила Галина. — Хороший клинок непременно должен иметь имя.

— Назови сама.

Она потянула лезвие из богатых ножен — блеснул нагой синевато-чёрный цвет. Редкостная закалка.

— Воронёнок. Я знала о таком японском клинке. Из страны Ниппон, понимаешь?

— О. Зовётся почти как мой скакун, правда? Но ты поосторожней. Может быть, однофамилец твоей сабли жив.

— Как это?

— Говорили кое-что. Меч, выпивший сто жизней, обретает душу, сходную с человеческой. Видел сам. У короля в советниках — оживший цвайхандер Торстенгаль, практически бессмертный, одна половина мужская — Хельмут фон Торригаль, вторая — женская. Стелламарис фон Торригаль, царственная воспитательница Кьяртана.