— Ты его знаешь. Правда твой был?
— А что, я похожа на мёртвую? Не более тебя, однако.
Сорди запнулся: чего-то он не понимал до конца. Сам он ощущал себя на редкость живым — такого с ним не было от самого рождения.
— Когда-то меня прозвали Киншем, точнее — Кинчем, в зависимости от местных вариантов произношения. В честь великой венгерской кобылицы арабских кровей, памятник которой стоит на главной тамошней площади. А вороного жеребца именовали Аль-Бахр, «Океан», или попросту Бархат.
— Не Шерл.
— Да, у этого кличка не арабская. Означает черный турмалин. Конь моего милого Волка.
Сорди снова побоялся спросить, кто это, но Карди ответила сама:
— Волк. Бурый Волк, по цвету одежды. Волчий Пастырь. Даниль Ладо. Он тоже имеет на меня виды, как Тэйн, и примерно такие же. Хотя нет: второй — почти друг, первый… первый — почти возлюбленный. Тоже посостязались однажды. До его смерти.
— Прости. Дом был его?
— Угм. Нас обоих.
— Это он там… оборотился?
— Угм.
— Но это колдовство! Магия! А ты говорила, что здесь этого нет.
— Здесь нет ничего, помимо законов природы. Здешней природы. А она нигде и никогда не была такой безмозглой, как считали тебе подобные. Колдовство — насилие, доброе или злое. Магия — легендарный вид особой энергии. Оба они требуют субъекта и объекта. Ты извини, что я тебя гружу терминами, только я вроде намекала на глобальный суперкомпьютер. Мы оба внутри.
Сорди не понял, но запомнил. Постепенно он уяснил себе, что запоминает всё говоримое без различий и различений. Даже то, что не выражено словами, а носится в воздухе рядом с дыханием воды, ароматами цветов, вместе с пыльцой. Вместе с пеплом.
Кардинена прервала его медитацию:
— Питаться будешь?
— Да нет. После такого…
— Далеко тебе до конской автаркии. Поостыли оба наших подарочка в воде, теперь траву хрупают. Как думаешь, нам не стоит тоже ополоснуться для аппетита? В одежде не совсем то, понимаешь.
И, не дожидаясь его ответа, пошла по кромке впадины, на ходу сматывая с себя золотной шарф и сбрасывая пропахшую гарью одежду.
Сорди последовал ее примеру — но отчего-то на сей раз нагота далась ему труднее прежнего.
В каком-то известном ей месте женщина спустилась вниз, цепляясь за мылкую глину пальцами босых ног. И сразу упала в воду — почти без шума, будто проскользнув между струями. Поплыла к середине, лавируя, как парусник под ветром.
Он проделал то же, однако не так ловко; холодная вода теснила плоть, спирала дыхание в глотке. Верхом на горячем конике было и в самом деле не то — Сорди пожалел, что не оставил на себе хотя бы тонкие шаровары за неимением плавок. Такая моральная ценность, как целомудрие покровов, явно не была популярна в Динане.
Впереди Кардинена отыскала, по всей видимости, мель или глубоко утонувшую корягу и выпрямилась на стремнине во весь рост.
— Греби сюда, эй! Не режь воду поперек, неуч. Опирайся как на стену, чтобы тобой, как косточкой из пальцев, выстреливало.
Сорди попробовал — вышло. Течение само понесло к месту — и прибило к большой скользкой глыбе.
— Никогда в быструю реку не окунался? Вот уж не поверю, — смеялась Карди, вытаскивая его, дрожащего, за руку и водружая на постамент.
— Не т-такую холодную.
— Врёшь. Горные речки все одинаковы.
Ему казалось теперь, что они, держась за руки, стоят на палубе парусника и волна перехлестывает через руль. Или омывает изножье парной статуи из тех, что укрепляют на носу корабля.
— Ты слишком напоминаешь мне юношу, чтобы я оставался спокоен, — сказал он, чтобы оправдаться.
— Ты слишком напоминаешь мне девушку, чтобы я оставалась спокойна, — повторила Карди насмешливым эхом.
И словно только сейчас поняла, о чём обмолвилась. Хотя — Сорди уже знал свою старшую напарницу достаточно хорошо, чтобы не верить во всякие непредумышленности.
У него тонкие черты лица. Мягкие, ковыльные волосы. Узкие плечи — заниматься силовыми видами спорта даже не пробуй, благодари Бога, что лопату в руках удерживаешь. И то — кисточкой расчищать куда ловчей выходит. Подгонять один к другому клочки да ошметки с античных помоек. Эксклюзивная, филигранная работа, все завидуют. Пальцы — будто зрячий глаз на каждом. Бедра и зад — как-то его сравнили со статуей Персея работы Бенвенуто, потом он отыскал изображение и понял всю силу издевательства. Персей — не юноша, скорее девица, хотя идеал гораздо более поздних времен. Не сдобный Ренессанс — суховатый югендштиль. Костяк рафинированный, мышцы практически отсутствуют — одни жилы. Даже ступни узкие, небольшие, а подъем высокий: найти добротную обувь было постоянной проблемой.
— Ты очень красив, — прервала паузу Кардинена.
Вода чуть спала или это ему показалось? Течение по-прежнему обвивало ему щиколотки своим арканом.
— Разве такое нужно мужчине?
— Да и женщине подобное лишь в тягость.
— Вот не знаю… то есть — ты разрешаешь мне говорить? Дело женщины — привлечь к себе иной пол. В том и прелесть, и ловушка, и погубление.
— Набор трюизмов. Хотя сила общих мест в том, что они общие. Обратная связь.
Теперь они вполне могли усесться рядом на глыбу.
— Лес уже кончил гореть — разлив больше не понадобится, — объяснила Карди. — Я же помню — на этом месте всегда был брод. Не считая весны, разумеется.
— Так вот, — продолжала она с необычно ровной интонацией. — Сказал «а», так будь любезен, говори и «б». Напросился — слушай.
— Ты вообще-то понимаешь, что женщина неспроста оказывается на мужской работе?
— Ну, конечно, есть и дагомейские амазонки, единственный достоверный случай женской армии, и индийская элитная гвардия раджей, состоящая из крутых дам. Русские эскадроны смерти. Времена, конечно, давние, но не такие уже. Да и в мое время фактически… разведчицы всякие. Радистки Кэт.
— Широкие у тебя взгляды. Тогда подберёмся с иного конца. Как ты полагаешь, я вполне отвечаю заявленному назначению? Ну, типа «баба-мужик», как твоя мама в детстве говаривала?
— Откуда ты знаешь?
— Я хороший лингвист и специалист по говорам. Устраивает объяснение?
Сорди подумал, что это ей подсказала либо здешняя разумная земля, либо память о прошлом бытовании.
И впервые посмотрел на Кардинену открыто, Непредвзято. Не оскорбляя даже тенью желания.
Она не такая, как ему показалось тогда, в подземной купальне. Да, телосложение вечной девушки, что стоит на самом пороге расцвета. Сухие мускулы без капли жира. Ключицы идеального фехтовальщика — ровные, длинные, как стрела. Лицо из тех, что напыщенно именуют иконописными — строгое, бесполое. И всё же…
Создаётся впечатление, что она систематически и с невероятным упорством приглушает, гасит свою женственность. Нет, не перегибом в сторону мужского начала — нисколько. Желая показаться просто человеком: формулировка из «Левой руки Тьмы» годится на все времена.
А теперь маскировка спала. И вовсе не вместе с одеждой, что стала привычна, как вторая кожа. С тем, что въедается в саму кожу, мясо и кости.
Клинок вышел из ножен и повернулся иной гранью.
Ярко-синие глаза на пол-лица. На самом деле они не такие большие и не такие васильковые — в глубине прячется отсвет грозовой тучи. Алые губы изысканной формы и цвета — такие сравнивают с розой, которой заперт смех, и с луком Амура, и брови такие, тонкие, «союзные», как у восточной пери, тоже с ним сравнивают. Шрам почти не виден — к Сорди повёрнута другая сторона, а он не спешит изменить положение. И невероятная грация всех до единого движений вплоть до мельчайших. Будто нет веса, нет привязанности тела к земле. И всё же эта плоть — отнюдь не облако, гонимое ветром. Плоть — от слова «плотная».
— Что — перед тобой очередное чудо?
— Говорят, великая Мэрилин такое умела: мгновенно перевоплощаться в саму женственность. Нет, Не знаю, что сказать. Я не умею смотреть на тебя глазами мужчины.
Она рассмеялась — но какой это был смех, какой голос! То же, что поразило его в первую встречу — только это серебро было очищено от черноты.