— Ты, выходит, в модистки подалась, Эррант? Дело: уж как наряжаться да как в этих нарядах двигаться, ты всегда знала туго.

— А как же, госпожа Та-Эль. Помню, помню, как мы с тобой «Танец Зеркала» исполняли. Я в белом, ты, моё отражение, — в чёрном. Или наоборот?

— Когда как. Раз на раз не приходился. Перед Тергами…

— С кастаньетами твоими любимыми, длинномерными…

— Ну, это в сторону, — Кардинена прервала ностальгию. — Из наших такое с одним Волком было.

— Ладно, вернёмся к делу. Что отсюда для тебя и что для твоего чичисбея — стан, фустан или хитоны?

— Да что угодно, лишь бы друг от друга отличались. Ты ведь этого пожелал, ученик?

А пальцы его правой руки, проникнув в глубь пёстрой охапки, уже сомкнулись на чём-то, по цвету и структуре похожем на разломленный гранат.

— Э, камзольчик со всем прочим я себе приглядела! — Кардинена разомкнула было его хватку, но Эррант лишь рассмеялась:

— Пусть его. Блондинам красненькое к лицу. И не в юбки же его рядить, право слово.

— В юбках только и делаешь, что путаешься, — проворчала Карди. — Неужели чего иного не отыщешь?

Тем временем Сорди уже вытянул готовый костюм, собранный на вешалке, и приложил к своей рубахе.

— Мерь уж, чего там, — Карди провела рукой вдоль его тела, как бы стряхивая старые оболочки. — Сапоги еще надень парадные — внизу кучи.

По счастью, исподнее на нем было из тонкой материи — в отсутствие ширмы и в присутствии дам было неловко разоблачаться и облачаться вновь.

… Кюлоты цвета…фазаньей шейки? Во всяком случае, переливчато-синие. В тон к ним — высокие, до половины бёдер, сапоги тончайшей кожи с разрезом позади: чтобы нога в колене сгибалась. Как женщины угадали размер стопы — непонятно, но сидит как влитое. Длинная белая сорочка с жабо и оборкой понизу — почти что греческая фустанелла, только вместо легкомысленного жилетика с кушаком — нечто доходящее до колена, узкое в талии и распяленное на бедрах. Без отворотов и туго застёгивается спереди на одну-единственную пуговицу, так что сверху и снизу виден спутавший свои складки батист.

— Стёганый шёлк, — цокает языком Карди. — От лучших эроских шелкопрядов. И хорошо на любой рост и любую фигуру, в точности как японское косодэ. В груди разве что немножко присборить.

— И в талии, — хихикнула Эррант. — Японцы, кстати, в рюмочку вовсе не утягивались.

— Любое сравнение частично и неполно, — отпарировала Карди. — А что там для меня отыщется?

Вместо ответа модистка чуть порылась в нарядах и извлекла оттуда по порядку:

Шаровары на корсаже, спускающиеся книзу двойным веером узких складок.

Платье, и без того просторное, но еще и с разрезами, с обеих сторон доходящими до вдетого в шлёвки пояса. Узкие рукава доходят до кистей рук, горловина подпирает подбородок.

Покрывало в виде шарфа или палантина фантастических размеров.

И под самый конец жестом феи-крёстной развернула платок и вызволила из него туфельки на небольшом каблуке.

Все это было одинаково неопределенного оттенка: сизое с бурым, сирень и корица, — и прошито тончайшей серебряной нитью.

— Лэнская парча, — с гордостью произнесла Эррант. — Легче воздуха, прозрачней облаков, а прочность — хоть ножом режь. Подкладка на туфлях — больше для жесткости. Я ведь тебя Та-Эль, впервые именно такой увидела. Мусульманкой из хорошего рода.

— Подарок Карена, — ответила та. — Как же, помню. Умна ты и хитра, Священная Плясунья. Ладно, готовь нам те наряды, что выбрала. Только голову убирать в это не буду, у меня иная задумка есть.

Эррант ушла, унося свое имущество и с юмором раскланиваясь на ходу с людьми и предметами.

— Вот, ученик. А чтобы не было скучно ждать, я тебе насчет того лэнского дела расскажу, — Кардинена уселась на пол.

— Про то, что было у самых стен Лэн-Дархана, я тебе говорила. Не из-за одного Дарумы — по разным причинам заробели мы все, а противник кстати перемирия попросил. И чтобы войска от стен на некое приличное расстояние отвели. Никто, видишь ли, не хотел перемалывать своё прошлобудущее достояние в порошок. Прежние хозяева — по аналогии можешь сравнить их с белогвардейцами — создавали и любили город таким, как он есть, нынешние претенденты, то есть мы, условно красные, царствовать над руинами и пеплом не желали, хотя и чаяли переделать во что-то более простое и доступное. И висел над обоими народами суеверный ужас: помнишь, что я тебе говорила о красоте и ее священной власти?

Имя у меня, надо сказать, было уже тогда громкое — благодаря умению делать не то, что ожидается, и тасовать козыри не в одну свою пользу. Например, выплачивать долги противной стороны мирному населению. Соблюдать не крестьяно-пролетарское, упаси бог, а сословное, горское понятие чести.

Короче, когда зашла о том, какого заложника хотят сидящие внутри стен — а без того разговор о сдаче никак не клеился, — указали на меня. С двойным прицелом: военачальный отчим падчерицу в обиду не даст по причине общей женщины весьма упёртого нрава, а если замутит подляну — эта падчерица уже свой личный характер покажет. Первое не оправдалось, кстати: мы с матерью успели друг от друга заметно поотвыкнуть, а новый папочка вообще в расчёт не брал такое чудо-юдо неуставное и запредельное, как я. Второе же…

В общем, в первый же день повезли меня показывать нашу всединанскую легенду. С краев — чистенькие такие, почти белые домики, над ними всё шпили щетинятся, как над Кёльнским собором, только гораздо поменьше. Поселили, нарочно, я думаю, в одном из старинных домов: фасад усажен каменными шипами, как Дом с остриями в Сеговии… нет, погоди, вряд ли ты там бывал. Не случалось идти пешком от Кропоткинской до парка — вот улочку не помню, там ведь несколько параллельных? Есть там очень похожее — музей или что еще… Вот представь. Из стрельчатой арки главного входа лестница ведет сразу на второй этаж, огромные зеркальные витрины первого обведены светлым мрамором. Верхний ряд окон прорезан узко и заглублен внутрь, чтобы не проникали прямые лучи солнца, — они тут сквозь зелень процеживаются. Много в Вечном Городе было деревьев — не все завоеватели были так деликатны, как мы, и так чувствительны к архитектурным красотам. Приходилось спешно засаживать проплешины, а потом в плоть и кровь вошло. В том смысле, что здание лучше смотрится в окантовке и в перспективе прогала или проспекта. Или когда оно почти внезапно на тебя набегает. Вон как это.

…Дом — бастион. Из входной арки выдвигается решетка, на стеклах нижнего ряда тоже стоят такие — с копьями. Внутреннюю лестницу, соединяющую этажи, можно закрыть сверху люком, таким образом блокируя весь верх. Там еще и окна дорогие, пуленепробиваемые. Я самолично проверила — работает безукоризненно.

А в тот же день вечером — великосветский приём в честь меня. Это тут всеобщее поветрие — врага встречай лучше друга, хотя я так подозреваю — искали благовидный предлог, чтобы накушаться вдоволь. Во всем городе и для всех были уже карточки.

— Удивительно, что для всех, — проговорил Сорди.

— А ты меньше того… удивляйся. Время экономь. Ну, все мужчины как на подбор в смокингах, женщины — в нагих вечерних платьях, кофе — в тончайших фарфоровых чашечках. Одна я торчу из этого благородного собрания, как чертополох из розовой клумбы. Штатское мне за неделю до того пошили силами армейского портняжки. Как говорится, не знаешь, что надеть, — бери английский костюм. Отвороты, двойной ряд пуговиц, юбка до щиколоток, серая диагональ. Рубашка с галстуком — оба в тонкую полоску. И хоть бы полусапожки — нет, одни ботинки отыскали. На шнурках. Бред полнейший… Я ведь им всем говорила: дайте форму надену, у меня были такие экземпляры — белый кашемир, рубинового цвета сукно, хромовая кожа с золотой нитью. Нет, не положено, говорят: рано нам победителей разыгрывать.

Так, значит, питаюсь их деликатесами в стоячем положении — в сидячем не влезет, чего доброго. Шроты, жмых, вязига — напоказ, что ли, демократию разводят? А уж кофе… Кофе в любом доме — марка гостеприимства. Домашнее вино — ну да, хвастаются, угощая, но лакмусовая бумажка — арабика родом из самых запредельных мест, какие и на карте не сразу найдешь. А тут сплошной желудевый цикорий…