— Вот как. А не вон его? — Журналист без особой церемонии показал подбородком в сторону Волка-Оборотня.
— Ну, разумеется, — со смехом подтвердил тот. — Еще Сократ считал смерть наилучшим излечением от жизненной скверны. Верно, Хирург? Тем более что они причинили мне самую что ни на есть почётную из возможных.
Хорт угрюмо кивнул.
— Дамы и рыцари, вы угомонитесь наконец? — спросила Кардинена. — Ваши дебаты мне во всех моих прошлых аватарах приелись. Или еще Дан хочет высказаться напоследок?
— Я подожду, — с неопределённо мягкой интонацией отозвался тот. — Подожду, как распределятся между вами роли.
Кардинена вздохнула:
— Ясно же, как пень в лесу. Магистру для чести, который застрял на этой ступени, прежде чем взойти на следующую, необходимо себя выкупить. Вот давайте этим и займемся вплотную. Неприкосновенности у меня нет, так что не извольте стесняться, высказывайтесь прямо мне в физию… простите, в глаза. На моём счету Волк — ладно. Дар — о том Сеф Армор мог бы свидетельствовать вместе с побратимом, но думаю, это общеизвестно. Так же, как и о Тэйнрелле, — там ведь присутствовала уйма народу.
— Ты выступаешь своим собственным обвинителем, Хрейа? — негромко спросил Древесный Пастырь.
— Лишь для экономии времени, Даниэль, — успокаивающе кивнула она.
— Кажется, ты ещё на излечившего тебя лекаря лавину обрушила неосторожным словом, — добавил Хорт. — Я могу снять обвинение за недоказанностью, как вам это?
— Не надо, — ответила Кардинена. — Уж отвечать, так по самому большому счёту, как сказала бы некая госпожа Стемма.
— Кто это? — громким шёпотом спросил Маллор.
— Героиня новеллы Конрада Мейера «Судья», — объяснил ему сосед. — Отравила мужа, спасая своего незаконнорожденного ребёнка. Потом это стало всем боком — его сын от первой жены в ту её девочку не по-братски влюбился. Признаться ей пришлось, чтобы ему не гореть на костре за кровосмесительство.
Рыцарь поморщился:
— И это при тогдашней вольности нравов. Да, вспомнил я…
Он прервался и поднёс руку к губам, будто бы желая удержать еще не произнесенные, но уже понятые всеми слова.
— Вспомнил ту девушку, гибелью которой был оплачен мой вход в Оддисену, не так ли? — почти по слогам произнесла Кардинена. — Хорошо, пусть бросят на весы и это.
— Но уж тех воинов, что погибли от недостаточной компетентности командира, мы присчитывать не станем, — добавил Керг.
Во время беседы, приобретавшей всё более напряженный характер, Сорди с беспокойством поглядывал на свою старшую: те, кого она вызвала, — или, возможно, кто сам вышел на её след, — были бесплотны, но мощь их от того не страдала. Что же до неё самой — хотя ни её осанка, ни голос не давали повода усомниться в том, что она по-прежнему бодра, он с недавних пор мог становиться частью этой женщины, более того — брать её умение и силу. И теперь чувствовал, что этой силы фатально не хватает ни на что.
Кроме того, Сорди ощущал вокруг них обоих как бы облако иных мыслей: нельзя сказать — чужих, ибо они не были вовсе враждебны, не казались эти плотные светящиеся сгустки также и отблеском чего-то высшего по отношению к ним обоим. Это было нечто, в потенции могущее прийти к нему словами или легко читаемым импульсом.
— Я прошу снисхождения для нас обоих, — почти неожиданно для себя обратился он к Двенадцати. — Даже тем, чья вина бесспорна, разрешается сидеть во время суда. Кто вы — отражения в зеркале или призраки, но ведь есть у вас и разум, и сострадание, и…
— Чела, — рука Кардинены стиснула его запястье с такой силой и болью, что он вынужден был прервать фразу. Чьи были эта сила и боль — его или её самой?
— Мы можем подать сюда хоть кресла, хоть целую оттоманку, — ответил ему Имран. — Только мы вот прямо сейчас кончаем… прости, заканчиваем обсуждение твоей подопечной. А во время чтения приговора всё равно понадобится ее поднимать.
«Истинная Сила приходит на стыке жизни и смерти, ученик. Разве ты не испытывал подобного дважды, трижды, несколько часов назад и в самый первый миг осознания? Не становись поперёк».
Это пришло к нему от Кардинены, пока Глашатай произносил одно своё «Мы». Когда же на губах Имрана ещё звучало «поднимать», Сорди уже ответил ей:
«То, что во мне любит, — женское и обращено на мужчин и юношей. То, что защищает, — мужское и прикрывает собой любую женщину в любом из миров».
— Мы решили меж собой, — после небольшой паузы сказал Юрист, — что в отношении высокой ины Та-Эль Кардинены будет соблюдён обычный ритуал. Однако против нее встанут не один и не двое противников, а все двенадцать. Мы все умеем владеть своим оружием. Если она устоит — поднимется на высшую в Динане ступень Магистра по праву. Если падёт, это право будет подтверждено, хотя и не реализовано на этой земле. Клинок вы можете оставить тот, что при вас, ина, — на него не предъявляют права собственности.
— Пока, — тихонько фыркнула Карди в перерыве между двумя его словами. И еще: «Чела, хоть сейчас мне не мешай. Я тебе не «женщина», а существо с большой придурью».
— Принимаю без обжалования. Поединок произойдет сейчас?
Сорди отбросил от себя ее руку, уже готовящуюся снова вцепиться в его рукав, и громко спросил:
— Это ордалия? Суд Божий?
— Да, — ответил ему кто-то.
— Подсудимый был вправе выставить вместо себя другого бойца. Я так думаю, ина Та-Эль слишком горда для такого. Поэтому говорю за себя сам. Пусть я буду таким бойцом. Пусть мне достанутся те, кого я сумею победить, а ей — прочие.
Вынул «змеиную» саблю и протянул перед собой — ножны отлетели как бы сами.
Двенадцать переглянулись под гневным взором Кардинены.
— Одного прошу, если согласитесь, — добавил он. — Не ставьте против меня прекрасную ину Эррант и почтеннейшую ину Диамис, потому что против них я не смогу сражаться.
Окончание напыщенной речи покрыл дружный хохот.
— Малыш, да Эррант ведь танцовщица, она тебя не то что одной правой рукой — одной левой ножкой уложит. В грациозном пируэте, — объяснила, чуть отдышавшись, Кардинена. — А насчёт фехтования разве не объясняли тебе, что база там одна с танцами, нет? И мой диамант драгоценный — она же за супругом своим во все экспедиции ходила. Верхом по горам и пустыням. Отбивалась от этих, как его… хунхузов и французов. Пистоль в руке, верный крис за поясом. Малайский.
— А ведь он по сути прав. Ибо мастер нередко предлагает ищущему славы пришельцу сразиться с его учеником, — донёсся до их ушей спокойный голос Даниэля. — Мы можем спокойно пойти им навстречу.
— Кому это — им, Монах, — попыталась возразить Кардинена. — Я…
«Верно, — донеслись до ученика сдавленные временем голоса. — Он в курсе, что ему, как и ей, не дозволено нас убивать?»
«Не будем срамиться, ставя в известность. Пускай его играет от души, тем более что мы… сами понимаете».
— Он знает, — кивнула Карди. — Вы легко могли бы это в нём прочесть.
— Так ты даёшь согласие?
— О, женщине ли спорить в таких вещах с упорным мужем! — усмехнулась она.
— Тогда готовься, юноша. Первым встану я, — слегка улыбнулся тот, кого назвали Монахом. — Дерево — к дереву, железо — к железу.
Перехватил свой посох посередине и дотронулся его завитком до склонённой сабли противника. Капюшон ниспал с седых кудрей, плащ откинулся за спину и затрепетал парой чёрных крыльев.
Секунду спустя уже оба клинка взлетели в воздух.
Лотос в пламени — про них обоих. Кружение двух беркутов под облаками в замершем небе — про них обоих. Бараний рог — это гарда и захват, берегись. Гибкость дракона — ловушка, остерегайся. Искры, вылетающие из скрещения двух шпаг — это ты и я. Двойное плетение древесной лозы — это мы…
Нет мыслей. Нет страха. Нет смерти и жизни. Ты существуешь в мгновение боя, в узкой щели между мигами и мирами, и более не существует ничего. Тем более времени. Он — кто он? — наступал и отстранялся на шаг, парировал и делал выпады, кисть руки повторяла извилистые ходы партнёра, высвобождая пленный клинок и снова — почти намеренно — посылая его в ловушку. Каждый шаг — последний. Каждый миг — первый.