— Помню. Красавец клинок! Но для меня тяжел.

— Не думаю. Сталь легкая и полая, не с шариками, а со ртутью внутри для вескости удара. Ты посмотри на узор и надпись: это меч-женщина.

От рукояти до острия, чуть изгибаясь, по всему долу шел гравированный золотом и чернью в той же технике, что и на цубе, орнамент: юноши и девушки с длинными развевающимися волосами, держась за руки, составили хоровод. Сверху две молнии, знак германского и скандинавского бога Тора, и надпись.

— Что тут за фашистская символика?

— По-твоему, и свастику, древний солярный знак, выдумал Гитлер? Здесь молнии обозначают Терга, который, как и Тор, повелевает громами. А изображен праздник первого августа, День Терги, сбор урожая и начало обвальных летних гроз, от которых она служит защитой. Прекрасный праздник и страшный.

— А надпись?

— Старинными письменами Эро обозначено: ТЕРГАТА. Название праздника и имя меча.

Через неделю, как по уговору, Денгиль отвез ее обратно.

— Ты — счастье мое, краткий миг, вспышка, которую вспоминаешь до тех пор, пока не настанет черед другой. Всё время жить счастьем — все равно что дышать пламенем, — сказал он, когда оба прощались за перевалами.

Танеида согласилась. Только теперь уже сама протянула руку за той фляжкой (он на этот раз не настаивал), выпила тягучую хмельную жидкость, горькую от трав забвения.

…А потом было то триумфальное лето, и шествие через Лэн, и снова возвращение в Эдин, и новые доверительные беседы с Шегельдом и Диамис, которая присоединилась к кружку, получив прозвище «Графит». Раза два наезжал из Вечного Города его хозяин, привозил свою новую подругу, бесподобную в свои сорок лет танцовщицу Эррату Дари, белозубую и быстроглазую. В ее жилах текла кровь эроских предгорий, и седая прядь поперек шапки смоляных кудрей выглядела перевязью на папахе.

Вместе с мужьями наведывались Эннина и Рейна. Повадился заходить и Марэм-ини, опекая дочек: вспомнив давнишнее свое обучение в институте изящных искусств, забивался во время сходок в укромный угол и рисовал на всех шаржи средней остроумности. Побратима изобразил с косой до подколенок, Танеиду и Бахра — в виде камеи Гонзага: в овале два горделивых удлиненных профиля, женский и лошадиный. В Ано-А двери были увешаны портретами его работы, что заменяло таблички с именами.

Полюбил наезжать и дядюшка Лон: оставлял машину у угла и шествовал далее пешком. Ухаживал за Диамис — непременно просил, чтобы она приготовила ему хурт собственными ручками. Для изготовления этого напитка сухой козий творог надо было разминать в воде прямо пальцами, получалось кислое питье. У Диамис оно выходило таким вкусным, что после него, как говаривал Лон, из иных рук и вино принять не захочешь.

На таких сборищах кофе варили едва не ведрами, батон на сэндвичи резали не поперек, а вдоль и устраивались на полу гимнастического зала по-восточному, кто где хотел, чуть ли не вповалку. Иногда кто-нибудь из не очень постоянных визитеров просился под конец вечера — помочь хозяйке вымыть посуду и убраться. Если он был к тому же и везучим, ему это позволялось. Но единожды и не более того.

Приближалась осень. Бахра, за отсутствием при ее эдинском доме конюшни, устроили на ближайшем конном заводе, где он живо сколотил себе небольшой, но дружный гарем. Жеребята приносили Танеиде не только деньги, но вдобавок и славу — в коне распознали аристократа, с родословной длинней его хвоста.

И золовки ее ходили тяжелые, и Нойина Эни, и докторова «королева». Всё плодилось и размножалось с удесятеренной силой.

В минуту откровенности Танеида призналась своей Диамис:

— А я своих детей убиваю. И от Волка, и… от других.

— Бедная! Это после того насильного выкидыша?

— Нет, такое бы, мне говорят, уже вылечилось. Я и сама похоже думала, пока Линни не нашел мне стоящего гинеколога. Мужчину: почему я баб в этом деле не люблю? У меня, инэни Диамис, какая-то наследственная, единственная в своем роде аномалия: редчайшая группа крови, наподобие отрицательного резус-фактора, только еще похлеще. Врач, однако, считает, что если я каким-то чудом выношу свое дитя, оно, скорей всего, будет таким, как все прочие, без этой мутации. И вот я думаю: не воздается ли мне за то, что я изменила своему исконному пути?

— Ну, в гинекологии я такой же нуль, как и в менделизме, однако так тебе скажу: твой путь особый. Только пойми его, встрой в себя — и с него не уходи.

Путь, до, дао — это слово было у Танеиды от Шегельда.

«Как человек своей жизнью разворачивает записанное на двойной спирали наследственности, так и каждый народ несет в себе историческое предначертание. Ваши, ина Та-Эль, добрые знакомые все это порушили. Эйтельред был опухолью, ненормальностью, и спасибо тем рукам, что его убрали. Но потом они сами взяли власть и решили, что знают путь для всей земли. А ведь путь этот выдуманный, головной. Бог — вот олицетворение, метафора, поэзия верного пути. Вы со мной не согласитесь, у вас, как у многих здесь, здоровый скептицизм, уверенность в своей силе и вместо веры игра мысли полнейшая. Только помните: мне отмщение, и аз воздам. За уклонением от истинного пути следуют провал и гибель».

От мрачных предзнаменований она отвлекалась, украшая, на пару с побратимом, стены своего гимнастического зала холодным оружием. Дело это было не столь уж хитрое. По условиям перемирия офицерам «кэлангов», немало которых переехало в Эдин, были оставлены их шпаги, которые воплощали собою воинскую честь в значительно большей мере, чем погоны. И вот окончившаяся война по инерции разбилась на дуэли между молодыми «красноплащниками» и кэлангскими меченосцами. Вся соль была в том, что на поединок являлись если не с единственным, то с лучшим своим, фамильным оружием, и победитель имел право не только не запретить вынимать его по-пустому, но и вообще забрать. Честь побежденного при этом оставалась ненарушенной.

Танеида ввязалась в эту перманентную историю и постепенно — не без удовольствия и выгоды для себя — разделывалась с самыми задиристыми петухами противной стороны. Убитых и тяжело раненных при этом не бывало. А кое-кто из побежденных самой «высокой инэни» чуть ли не гордился, что пал от руки мастера.

Она разрывалась между своими хобби, Академией с ее вавилонским скоплением языков — и дядей Лоном, который задавал ей работы по самую маковку. Выбил ей квартирку во Дворце Правительства и после дуэлей регулярно всаживал туда на домашний арест: пиши ему экономико-политические обзоры, будто более компетентного штата не имеет.

Таковые обзоры, тем не менее, ценились им за нетрадиционную форму подачи материала. Бывали они не только письменными, но и устными.

— Лэн наводнен эроской контрабандой. Граница практически прозрачна — Эро же не другая страна, а всего лишь, по-нашему, автономия, — сказала она, вернувшись из неурочной зимней поездки.

— Думает о себе по-своему, а с нами ведет себя в соответствии с нашим мнением. Эта то ли республика, то ли монархия и вообще-то живет только за счет наших пороков. Наркотики…

— Которые идут не лэнцам, а через их голову…

— Или при их посредстве…

— …христианским и безбожным кяфирам в Эрк и Эдин. Еще шелк. Трудно бывает понять, плачена за него пошлина или нет. Печати легко подделываются, а составителям таможенных деклараций и тем, кто их проверяет, неплохо бы выработать общие историко-эстетические критерии, чтобы отличать ординарные материи от уникальных.

— Насчет шелка помолчала бы. Кто одел всех своих кавалеристов поголовно в нижнее белье из сырца?

— Его поставки оплачены по низкой цене, потому что это в большой степени подарок. Что же до обвинения в роскошестве, неявно выраженного в ваших словах, — заявляю. Во-первых, практика русских в первую мировую войну показала, что платяная вша на шелке не гнездится: лапки соскальзывают. Во-вторых, мы имеем опыт их сюзерена и его великого деда, а также старых калмыков. Стрела, дротик и даже современная пуля, если она на излете, шелк не пробивают, а втягивают в рану, и потом ее легко очистить.