Говорил ли я, что зима была на диво мягка? Это также нам благоприятствовало. Всё выглядело, как предрождественская прогулка юных бездельников и бездельниц: нагрузили трюм съестным, завели туда десятка два лошадей, на корме растянули огромный войлочный шатер для чистой публики. Вся команда спала вповалку на весельной палубе, где не требовалось стольких усилий, чтобы сохранить животное тепло.

— Куда прокладывать курс? — спросил я у Зенда, старшего из Франкиных гвардейцев.

— Да проще простого, вам этот маршрут ведом, кэптен Роувер, — объяснил он. — В город Дивэйн, погостить на нашем купеческом подворье. Жизнь там нетрудная, нового для нас много, купцы гостеприимны: до конца снега, пожалуй, задержимся.

— А как же наша госпожа? Ее ведь в Дивэйне кое-кто видел… в другой роли.

Про Гэдойн я не обмолвился.

Зенд удивился:

— Подумаешь! Коли вы о том, что ее принимают за служанку, так она и будет в Дивэйне всего лишь одной из своих девушек.

На этом оригинальном словесном обороте он захлопнул своей немалый ротик, и я понял, что ехать мне придется, невзирая на риск. Да что мне: ни семьи не завел, ни дома! Зато в Дивэйне будет рядом кузен Вулф, и его друзья, и друзья наших общих друзей.

Так я снова попал в кальвинистскую столицу, где сильно затуманились мои прежние мимолетные связи и завязались новые, такие же случайные. Люди Франки и она сама не слишком заметно для местных жителей то уезжали из города в компании с купцами или сами по себе, то возвращались, заводили знакомства в нижнем городе, вне крепостных стен, где стояло подворье, — словом, развлекались кто во что горазд. Я же просиживал все дни в Верхнем городе, у Вулфа, в его уютном холостяцком гнезде, строенном в два этажа и крытом черепицей, узкоплечем снаружи и внутри уютном, как шкатулка, выложенная изнутри атласом и полная ювелирных безделок.»

Двор гэдойнских купцов в Дивэйне с точки зрения архитектуры — вывернутая наизнанку копия их знаменитой ратуши. Снаружи это высокий и распластанный по земле четырехугольник дома-крепости, дома-стены, с силой раздвинувшей соседние строения и прорезанной мелкими обрешеченными оконцами. Единственное украшение здесь — это резные дубовые ворота с накладками, заклепками, замками, засовами и прочей якобы старинной фурнитурой. В них проделана узкая пешеходная дверца — единственный лаз, через который одиночному гражданину только и можно проникнуть в середину каре. Зато здесь дом одет ажурной сеткой висячих галерей и лесенок светлого камня, и оттуда, натурально, без труда попадаешь во все помещения всех трех его этажей. Говорят, что это задумано не в угоду извечной склонности гэдойнцев ходить в гости, а из страха перед пожаром. Вот и кладовые с самым ценным товаром, хлебные амбары и часовня скучились в самой сердцевине, на почтительном расстоянии от стен, только по этой последней причине…

В «светелке», окно которой подслеповато глядело на внешнюю сторону, три не совсем юных девицы с некоторым опасением прислушивались к звукам ночной стычки: лязгу железа, щелканью арбалетных тетив, редким мушкетным выстрелам, истошным воплям, мяуканью и гаву.

— Сегодня что-то затянулось у них. И музыка повеселей обыкновенного, — сказала широколицая, со светло-русой волнистой косой, Дара.

— По-твоему, в этом городе что ни день уличные разборки.

— А разве не так, инэни Франка? Чуть смерклось, и начинается: то прохожий вопит, что его обчистили, то блюстители порядка в частный дом ломятся с треском, а зачем — непонятно; то карманники с форточниками и быки с мокрушниками счеты сводят.

— Не живописуй, — вмешалась Эннина, верткая и чернявая. — Наше дело пока сторона. Здесь свои хозяева и порядки.

— Ладно, Эни и Дари, разговоры побоку. Решайте лучше, кто в моей опочивальне нынче дежурит, а то я дева боязливая.

Обе девушки переглянулись и хором прыснули.

— Ина Франка, вас опять чужие служанки в корсет засупонили?

— Угу, будь он неладен. Я в их театр ездила под видом семиюродной племянницы мастера Корнелия, нашего здешнего старшины. Ничего новинка, между прочим. Вот из-за нее меня и уделали, да так, что платье еще сняла, а зашнурована и поныне, словно башмак.

— Завели бы кавалера сервьенте: и приятно, и удобство.

— Девчонки, чем язвить, распутали бы шнуровку хоть в самом начале. Она же сзади, об узлы все ногти пообломаешь. А потом хоть до утренней зорьки наслаждайтесь серенадами!

Франка, в ночном халате и с подсвечником, пробиралась из общей дамской гардеробной к себе узким и темноватым коридором. Здесь она занимала две смежных комнатки: в той, что имела выход на галерею, только и стояло, что бюро в виде маленького столика с ящиками над ним, два кресла и ковер. В другой расположились осанистый книжный шкаф, пузатый, но полупустой комод и ложе под балдахином. Вроде бы не с чего и негде завестись привидениям и прочим неожиданностям, но…

Стоило ей закрыть за собою дверь, как изнутри до нее донесся вежливый баритон:

— Вот хорошо, что явились вы со свечой, Франка моя милая, а то скучно одному сумерничать.

— Отец Леонар! — восторженно возопила она, грохая шандал на столешницу. Лео весьма ловко подхватил его и утвердил перед собою.

— Ну, я, — он сидел, вытянув ноги, но тут из учтивости встал и поклонился, улыбаясь.

— Какими судьбами?

— Навестил с друзьями этот городок, и любопытно стало: свежие люди, к тому же мои единоверцы, католики… А зачем ломиться в запертые ворота, коли можно их обойти?

— Друзья-то где?

— С патрулями немного задрались.

— А, так то ваши орудовали… Вы догадались, что это я здесь гощу?

— Нет, что вы. Но сигая с крыши на крышу, я знал, что Божественное Провидение ведет меня в самую что ни на есть точку!

— Ах, папа Лео, папа Лео, — она, смеясь, ерошила его шевелюру, малость выгоревшую, чуть поредевшую. Он заметно возмужал, обвесился холодным и горячим оружием, провонял огненным зельем, но глаза оставались полудетскими: и такой же губошлеп, как и прежде! — Что с вами сделалось?

— То же, что и с вами, включая некоторые вариации на местную тему. Скалолазанью вам негде было учиться, я полагаю?

— Нет, Хотя прыгать с ели на осину, обвязавшись поперек талии веревкой… Кстати, Лео, вы не выдернете из меня этот паскудный шнур, вон концы болтаются из-под подола? Девам хоть не поручай. Только и торопятся из комнаты выставить: кавалеров, вишь, поджидают.

— Я у Братьев Раковины выучился такому, что никто из орденских отцов и слыхом не слыхивал, — рассуждал Леонар, залезши ей за широкий воротник и с видимой натугой выдергивая вервие из петель. — Потом мы перешли границу, и окончательный лоск на меня наводили тамошние доманы… Да вы балахон снимите и этот футляр тоже, я глазеть не буду. Слышали, наверное, что над военачальниками Зеркала не бывает старшего?

— Слыхала, отче, слыхала, — Франка, в одной исподней сорочке, сладко зевнула и поднялась на цыпочки. — Вот что, не могу я разговаривать, вытянувшись во фрунт. Как хотите, а уж лягу на мой одр с занавесочками. Садитесь на краешке и не орите на всю спальню. Так что там было дальше?

— Далее — посвящение ученика в полноправные стратены. Как говорили ученые отцы в коллеже, инициация. Ловля рыбки в чужих мутных водах. Вот когда я вам вполне посочувствовал! Дают, понимаешь, такую сонную микстуру, что всю сознательность напрочь отбивает, и перевозят в незнакомое место, где и оставляют совсем одного.

— Да? — Франка заинтересованно подняла голову с подушек. — У меня было двое защитников, ну, тех, кто подорвал английскую пороховую бочку до времени.

— Я до сей поры не разобрался, честь ли мне особую оказали или у кого-то зуб на меня имелся. Словом, очухался я на нешироком скальном выступе: внизу дыра до пупа земли, а вверху стоячая миля голого утеса. И рядом — куцый отрезок каната и три кинжала: втыкать в расщелины. Я подумал-подумал — и полез наверх.

— Своеобразный ход мыслей.

— Конечно, я бывалая подземная мышь, и огниво со свечкой при мне оставались. Однако всегда боишься или заблудиться, или пасть жертвой подземных гремучих духов. Открытого пламени они не любят.