Он уперся в стену, расставив ноги и распластав по ней руки.

Франка повисла на краю железной кормушки, глянула…

— Господи, прости меня, полоумную! Это же… — она ахнула так пронзительно, что тотчас вбежали два стража в обмотах вокруг головы, стащили ее вниз, отбросили в угол, где жались ребятишки, и начали деловито обрабатывать Леонара кулаками и рукоятями кинжалов, видимо, почтя виноватым более других. Он не сопротивлялся, понимая, что иначе выйдет еще хуже. Наконец, его кинули и ушли, захлопнув дверь.

— Бедняжка! А все из-за меня, — вздыхала Франка, ощупывая его долгие конечности: не сломана ли где кость.

— Ничего, — флегматически заметил он, с опаской дотрагиваясь до фингала под левым глазом. — Будем считать, квиты. Я одному из них еще почище врезал по лбу тупой саблей.

— Она не тупая! — возмутился Яхья. — Это вторые ножны, а клинок внутри. Жаль, его отобрали, я бы тебе показал, на что способна настоящая вороная сталь.

— Эх, жалко, я не догадался. Надо было перевернуть и рукоятью в висок бить.

— Ну, падре, не забывайте, что вы таки священнослужитель, а не мясник. И хороши бы мы были, пытаясь договориться со свежим трупом на руках!

— Договориться?

— Разумеется. Знаете, что там за стеной? «Статуи под вуалями».

— Мужчина и Женщина, — пробормотала Ноэминь. — Терг и Терга. Руки Бога. Здесь, внизу, стали хозяйничать мусульмане — противники новшеств, и они не дали мастерам завершить работу. Но всё же видно, что Мужчина выражает страсть, а Женщина — покой. Мне рассказывал отец, он был хорошо образован для каменщика. Однако мы оба считали это сказкой. Выходит, это правда, как и…

— Да, как и «Братства Единения», — докончил Яхья. — Мой хаким рассказывал с опаской…

— Мы во Франции тоже о них слыхали, но путаное и разноречивое. Это ересь или языческие секты?

— Ни то, ни другое. Не секты, а ветви. Хотя они пытаются примирить все новые религии в своей древней и общей для Эро и Великого Динана, цели их вполне земные. Объединить страну, — тихо поправила Франка. — Сохранять естественное течение истории и блюсти справедливость.

— Франка, вы что, опомнились наконец?

— Да-да. Я узнала Их, а потом себя, и всё во мне сощелкнулось.

— И кто же вы?

— Вроде бы лазутчица. Тут наш Яхья, к сожалению, был прав. А зовут меня и в самом деле Франка, Франциска. Хотя есть и другие имена.

— Как же вас с таким католическим имечком в суру «Марйам» занесло? — удивился отец Леонар.

— Да так же, как и вас, падре, в чужую игру. Чужую и опасную.

— Меня готовили для исламской страны и для всяких неожиданностей, вот и пришлось зубрить арабский.

— Также и меня, хотя, пожалуй, не так основательно, — вздохнула девушка. И после недолгой паузы добавила:

— Святой отче, подекламируйте мне нечто из Мухаммадова писания, чтобы к завтрашнему дню в роль войти!

Утром, после того, как пленникам, наконец, вбросили кое-какие объедки и воду, явились уже трое: охранники и еще некто одетый, вернее, замаскированный побогаче. На нем была темная бархатная мантия до полу, с капюшоном, надвинутым на лоб, из-под которого сердито поблескивали глаза.

Старший приказал:

— Детям остаться. Вы двое — выходите.

Их вторично обыскали — ловко и бесцеремонно — и повели.

…Это был тот самый зал, который мельком видела Франка. Те ходы, по которым они блуждали, были хотя бы поначалу проедены бегучей водой, но сердце лабиринта казалось рукотворным во всем, начиная с замысла. Вверху непроглядная тьма нависала над светильником, поставленным на невысокую колонну. В колеблющемся свете Леонар смутно угадывал очертания купола непомерной вышины, прорезанного выпуклостями ребер. «Странно, мы же чувствовали оттуда дневной свет, — подумал он. — А теперь будто внутри раковины. И здесь живут боги Раковины.»

То были два сидящих изваяния, мужское и женское. В отличие от тщательно отделанных постаментов черного и серого мрамора, сами статуи были как бы слегка намечены, вчерне высвобождены из камня. Между ними на ковре, брошенном прямо в пыль, полусидел-полулежал человек в таком же плаще с клобуком, как у сопровождающего. Нечто неловкое, связанное было в его позе. Спросил у них:

— Как вы пришли сюда?

— Пригнали вот… ваши гончие псы, — нехотя ответила Франка.

— Женщина, я говорю о другом.

— Мы пошли искать в гроте и галереях наших детей…

— Я спрашиваю в третий раз — и в последний.

— Тогда я отвечу так, чтобы мой спутник не узнал настоящих слов, а ты, доман доманов, смог догадаться: «Трех вещей я не пойму, и четвертой не уразумею: пути змеи по камню, орла в небе, рыбы в воде и мужчины к сердцу женщины».

— Ты верно вспомнила? Ибо я впервые вижу человека, умеющего летать. Мои братья прыгают по деревьям…

— Как белки. Мои братья и сестры тоже, однако деревья у нас повыше.

— Значит, ты Юмала. Мы позволяем им натаскивать своих охотников в наших угодьях и ловить рыбу в горных реках, но чужак не должен и помышлять о тайне, не то что находиться в самом средоточии. Твоих спутников из леса убило, так ты взяла вместо них попа и к тому же иноземца.

— Это вышло невольно, однако я виновата.

— Твои слова я запомню, хотя сейчас не время тебе платить по этому счету. Если ты хочешь, чтобы вместе с тобой выпустили отсюда и твоего мужчину, нам нужен залог за него. Мы могли бы просто убить его память о нас, заставив глядеть на черный шар или как-нибудь иначе, но это скверное дело — меняется весь человек. Пусть лучше оставит взамен себя одного из детей. Скажем, девочку? Она к нему привязалась, как и он к ней, у нее ловкие руки и пылкое сердце. Из этого сырья нетрудно будет сделать человека. Хотя мальчик…

Во время торга отец Лео непонимающе моргал, уставившись на вождя Горных Братьев. Наконец разрешился.

— Доман доманов… иначе леген, я прав? — желает взять Ноэминь или Яхью учеником и пленником в одно и тоже время.

— Ты понял.

— Уж лучше я сам останусь. Тогда я наверняка не сболтну ничего лишнего.

— И мы будем иметь вместо послушной глины булыжник, — вождь издал короткий смешок. — Недотепу-француза в рясе, куцей, как его картавый язык, и с мозгами, такими же закостеневшими, как и позвоночник. Впрочем, как знать, может быть, из тебя выйдет нечто сверх ожиданий. Хорошо, пусть будет так, как предначертано!

— Что же, будем прощаться, — негромко сказала Франка. — Ради детишек я бы сама осталась, но для здешних это полная бессмыслица: я и так повязана клятвами.

Обнялись, потерлись носами.

— Ладно, не станем испускать влагу, папочка. Вам будет здесь поначалу даже любопытно, а мы трое как-нибудь и одни выкарабкаемся.

К ним подошли воины Братства и развели в разные стороны. Тот, кто говорил с ними, тоже стал подниматься, чтобы уйти: чужие руки поддерживали его со всех сторон.

— Вот оно что, — понял Леонар. — Он же ранен и, похоже, не на шутку.

Когда дети поняли, что произошло, Яхья — с его агрессивным чувством справедливости — набросился на Франку чуть не с кулаками:

— Зачем отдала Леонара, он же ни в чем не виноват!

— Помолчи и не лезь в чужие обычаи, — Ноэминь обхватила его плечи, он выкрутился и обернулся к ней. — А то, может статься, мне в волосы вцепишься? Это же я первая наделала дел. Только со мной потрудней будет справиться, чем с Франкой. У меня ногти острее.

После бессонной ночи всех троих накормили и повели по мрачным коридорам, от которых осталось чувство какой-то незаконной сказки. Окаменевшие водопады, похожие на орган или арфу, или храмовый неф с колоннами, которые то ветвились и раскидывались наверху, подобно деревьям, то вытягивались как струны; потоки, прыгучие и гулкие — или разливающиеся мертвым озером. Все это оставалось в стороне и позади. Люди передвигались по спрямленным и расчищенным путям, которые то кружили спиралью, то уводили вверх или вниз через марши и каскады лестниц с грубыми ступенями, соединяющими уровни.

Наконец, впереди засинело небо. Один из провожатых вручил им мешок с их незатейливым скарбом: котелки были отчищены, ножик заточен, тряпье подштопано. Ничто из реликвий не пропало. Только саблю «братья» оставили себе — такое оружие нищим носить не с руки.