Все имеет свою оборотную сторону. Сирр считался оборотной стороной Библа. Лунный год — иная сторона года солнечного: календарный промежуток один и тот же, дней фактически одно и то же число, но распределяются они по разным подмножествам. Библиотека может считаться как бы тыльной частью книги; во всяком случае, Дом походил на легендарную Деву-Книгу с точностью до наоборот. В той же мере и Храм был оборотной стороной Дома.

Те, кому привелось видеть обе твердыни, поминали об их вопиющем сходстве на первый взгляд и непредсказуемом различии, которое возникало внутри каждой сопоставляемой пары.

Купол Дома был кругл, как сосуд, купол Храма походил на юную женскую грудь.

Первый отягощал собой пятерик, второй стоял на восьмиграннике, легком, как снежинка тринадцатого лунного месяца.

Купол Храма казался кроной животворящего древа, купол Дома — оплодотворенной чашей.

Внутри Дома был лабиринт пыльных фолиантов; внутри Храма — сплетение чистых идей. Там были коридоры, здесь пролегали кровеносные русла. Там — темнота мониторов, здесь — та звездная россыпь, которая иногда отвечала взгляду Эшу, проглядывая сквозь экранное зеркало.

Книги Дома были замкнуты в себе, в своей тайне. Книги, что толпились на полках и в открытых галереях Храма, смотрели глазами своих переплетов, лицами открытых страниц на увлекательный спектакль бытия, что запечатлевался в них. Они казались подобны людям и, возможно, сами были людьми в одном из перерождений. Актерами, чьи сыгранные роли отделились от них и обрели возможность без конца и на все лады исполнять себя самих, оттачивая свое мастерство. Ролями, что обрели самостоятельное бытие, но однажды почувствовали себя без людей одиноко, как душа без тела, и устремились на поиски того, что может стать их новым исполнителем. Людьми, исчерпавшими игру, превзошедшими учение и стоящими на пороге своего истинного бытия.

И лишь столб света был в обоих местах совершенно такой же. Его искристое мерцание наводило на мысль о песочных часах, где само время пересыпает осколки звезд и планет; о картине Рембрандта, где ниспадающее сияние озаряет Данаю — или, по более редкой версии, жену Гига. Дольное и горнее.

Обитатель Дома, с боязнью следящий за мельтешением пылинок вверх и вниз, не желал и думать о том, чтобы вскарабкаться на луч, как дурак на скользкий ярмарочный столб, в надежде куда-то там попасть. Попал бы он уж точно, да в место, находящееся куда как глубже вымощенного черно-белой плиткой пола.

В Храме никто из его посетителей и обитателей, нередко весьма и весьма на библиотский взгляд странных, не смотрел на луч. Зато по обеим сторонам Ока Света возвышались две великолепные статуи, подобные освятившим зал Братства Зеркала на иной земле. Муж и Жена обратились в гигантских кошек; самец был черным, самка — темно-серой, но на фоне их шкуры виднелись чуть более светлые пятна, похожие на муаровую игру агата или рисунок колышущихся ветвей сикоморы на воде; пятна, изредка слагающиеся в иератический знак. Радужки глаз Мужа были почти белыми, точнее — светло-голубыми, Жены — бархатно-черными. Из широко раскрытых зрачков полыхали четыре — два и два — пучка фосфорно-зеленого с алым света, скрещиваясь внутри Луча. Кот приподнялся на дыбы, пригнув голову к поднятым и изысканно изогнутым передним лапам, Кошка свернулась на широком постаменте в клубок, обмотав бедра хвостом и вытянув перед собой головку на длинной и стройной шее.

Это были друг Маугли по имени Багира и его спутница Киэно; Лев Синая и пламенная тигрица Блейка; Пантера Яростный и Пантера Сладкогласная. Разъединенный символ Тай-Цзи.

Уста обоих, прочерченные едва заметной розовой полосой, были запечатлены в камне и камнем, и все же они беседовали, насыщая воздух своей мысленной речью.

— На твоем месте, Киэно, я бы не радел слишком о малом хвостатом народце, — говорил — или думал — Багира. — Уж они-то свою экологическую нишу на том-еще-свете отыскали: питаются себе книжной информацией и в ус не дуют. Знай множатся и заселяют землю. И вовсю дружат с химерами, которые, как ты знаешь, без труда нас отыщут, если захочется.

— Захват, говоря попросту, отымел место, — с легкой ехидцей ответила кошка. — Стало быть, умываем лапы, сотрясаем пыль с усов…что еще?

— У тебя что — проблемы? — спросил Багира.

— А когда ж их не было?

— Я имею в виду — новые проблемы?

— Дитя. Дитя снова…

— Стучит в сердце и просит о рождении в иной мир, — серьезнее, чем прежде, закончил ее речь Багира.

— Их трое.

— Ну, мы так наводнили своими котятами Библ, что еще трое или еще один — без разницы. И кормилицы им найдутся, и няньки, и те, на кого добрые жители спишут их появление…

— Не так. На сей раз я чувствую человека. Может статься, оборотня.

— Одного со знаком троих. Троих со знаком Одного. Да?

— Кто бы он ни был, кем бы ни явился впервые, Дитяти Пантеры не будет места в Мире Закрытой Библиотеки. Он будет выделяться.

— Янтарь посреди клубков шерсти, — кивнул Кот.

— Менгир в глубине священной рощи, — ответила в лад ему Кошка.

— Голыш рядом с обросшими грубым мохом.

— Да. Если отправить его в Дом, его — или их — сразу убьют. Но если оставить Храму, то нас, чего доброго, вконец обожествят. Ведь некоторые из них удостаиваются нас видеть. Из Хранителей станем богами — вот комедия получится!

— Ну, опасность невелика, — рассудил Кот. — Здешний народ имеет какое-никакое соображение. Атеисты и материалисты, хвостом их в гриву! Только и смысла в том нет никакого. Это же по определению и назначению дитя для Дома. Ну так и отдай его человеку! Такому, что ослабит на время его диковинную природу.

— А! Я даже придумала, как и кому. Есть такая девочка, еще ученица…она умеет с нами общаться, потому что и сама отчасти родом из сна. И есть хорошие люди, которые ее окружают.

— Она согласится?

— Да. Уже согласна, хотя ее не спрашивали.

— Тогда выпускай на волю свое творение, — согласился Багира. — Их, значит, разъединят. А они сумеют найти друг друга?

— То будет лучшая из игр, — улыбнулась Киэно. — Игра, которая сама явится своей целью. Не всё ли равно, чем она завершится?

Она прижмурила свои глаза, притушив их свет, зато внутри круглого сияния, соединившего миры, засверкала цепная гирлянда искр, поплыла кверху, свиваясь в двойную спираль.

Эшу

Я в колыбели спал, а рядом полки были —

Столпотворенье книг, стихов и прозы смесь,

На пепле греческом пуды латинской пыли. —

Я ростом был тогда с большую книгу весь.

Шарль Бодлер

Ребенок Иосии и нежной Син, невзирая на сплетни и передряги, окружающие его появление на свет и дальнейшее там пребывание, благополучно рос, процветал и уплотнял крону. Уточняя подробности, ел, вернее, пил он за троих: папу, с его интеллигентским аппетитом, пропащего братика, а заодно и сестричку. Син ела только за себя. Обладая узким, неразвитым полудетским тазом, она родила сына, этакое веретено без намотанной нити, почти что сама, как говорится, не заметив, но ее груди-пуговки изливали ради него целый поток молока. Оттого и питалась она соответственно: пять-шесть раз на дню, и всё хорошую, плотную пищу, так что никому, даже Анне с ее величавым телосложением, было за нею не угнаться. Знакомая акушерка всё, бывало, причитала, оглядывая юношескую фигурку: бедра узки — как родит? Груди нет — чем выкормит? Анна в ответ лишь отмахивалась: не жиром же детей кормят и не наружностью выраживают, а внутренностью. Сойдет не хуже, чем у прочих. Так и вышло в самом деле.

Имя дитяти, как было принято, отыскали в книгах, соразмерив с его вечной жаждой. Вначале Иосия соблазнился было летописной кличкой Упырь Лихой, поразившей его некоей допотопной экспрессией, но почти тотчас передумал. Его вечной любовью, страстью и привязанностью были латиноамериканские писатели середины двадцатого века, вот он и уговорил Син назвать ребенка Эдшу — в честь насмешливого вудуистского бога перекрестков, базаров, кабаков и иных прочих людных мест, ловкача, пройдохи и лукавца, который уловляет мирных жителей на порогах их домов. Также Эдшу (или, упрощенно, Эшу) соединяет небо, населенное другими богами, и грешную землю на манер порученца, однако по части проказ, беспорядка и издевательств над прочими богами за ним не угнаться ни Гермесу, который в античном мире выступал в той же функции, ни достославной обезьяне, вооруженной тремя корзинами буддийских премудростей, ни пауку Ананси. Иосия кстати узнал, что богу Эшу угодна любая еда, но пьет он только чистую водку-кашасу. И таким же питуном и прожорой, тихим озорником и мудрым пустозвоном, по всем видам, готовился стать его собственный отпрыск.