Она оставила намсвою непостижимую жизнь, перед которой содрогается сердце и затихает, едвапочувство­вав, едва осознав в себе её приоткрывшийся особый смысл. Она оставиласвою могилку, к которой можно припасть, и просить, и молиться, и плакать, нетаясь и не стыдясь слёз. Она оставила источник, на который зовёт и обещаетисцеления. Богатая княжна Вяземская не смогла бы оставить нам такого богатогонаследства.

ДЕТСКАЯ ДУША ДЕТСКОГО ДОКТОРА

Они стояли удверей ещё закрытой амбулатории, тесно прижавшись друг к другу. Женщина сопухшим от слёз лицом и мужчина с напря­жённым, остановившимся взглядом. Наруках у муж­чины завёрнутый в байковое одеяло ребёнок, притих­ший,перепуганный.

-   Доктор, - женщинабросилась к Сергею Владими­ровичу, - доктор, помогите, беда у нас... - изаплакала.

-   Оля, помолчи, ярасскажу, - мужчина взял ини­циативу в свои руки. - Вчера вечером всё было нор­мально.Дениска играл, поужинал, заснул быстро. А утром стали будить его в сад, а он наножки не вста­ёт, падает...

Полиомиелит?Похоже. Доктор ещё звенел амбулаторскими ключами, а уже взвешивал все «за» и«про­тив». По вымытому с вечера коридору - в маленький кабинетик с однимокошком.

-   Развернитеребёнка... Так, Денис, говоришь? - сейчас главное расположить его и незаметноощупать ножки. - Ты, Денис, когда вырастешь, кем решил стать? Так... Чтомолчишь? Думаешь, я кому-нибудь расскажу? Нет, брат, обещаю, никому ни слова.Та-ак. Хорошо...

-   Военным буду, -сказал Дениска, да так бодро, будто и не его принесли сейчас в одеяле.

-   Военным- это, конечно, хорошо. Но ведь воен­ные видел, как маршируют - раз-два,раз-два. Так маршировать надо уметь, а ты в одеяле, на папиных руках...

-   Ая умею маршировать! - почти выкрикнул Де­ниска и вдруг спросил: - Показать?

Мальчик спустилна пол ножки в голубых колгот­ках, легонько спрыгнул с кушетки и... пошёлбравым шагом к стеклянному шкафу с инструментами. Потом резко развернулся,отчеканил несколько шагов обрат­но и, довольный произведённым эффектом, сел накраешек кушетки, где сиротливо распласталось клет­чатое байковое одеяло.

Доктор отвернулсяк окну, едва сдерживая смех. Родители ошарашенно смотрели друг на друга и мол­чали.Денис победно восседал на кушетке.

Первымпришёл в себя папа:

-   Разты будешь военным, пойдём сейчас в магазин, купим тебе подарок.

Денискавстрепенулся:

-   Какой?

-   Думаю,как будущему военному, хороший ар­мейский ремень тебе не помешает.

Все ушли на своихногах. Первый сегодняшний паци­ент оказался совершенно здоровым человеком. Ато, что он хитренький? Ну, с кем не бывает! Так не хочется иногда вставать наножки, когда предстоит детский сад, школа, командировка, смена у станка... Онпотом целый день вспоминал хитренького мальчика и улыбал­ся. Ведь Дениска-то -его родственная душа. Он тоже хотел быть военным. Вернее, военным врачом, но вво­енно-медицинскую академию поступить не получи­лось, поступил в медицинскийинститут с единственной целью - отучиться первый курс и перевестись. А тутпрактика в детском отделении. Четырёхлетняя девочка с гнойным аппендицитом.Белокурые локоны, бескров­ные губки, испарина на маленьком бледном лбу. Послеоперации он сидел на краешке её кровати, молодой, красивый юноша, ещё и недумающий о собственных детях. Сидел и держал в руках её слабую ладошку: сле­дилза пульсом. Девочка дышала неспокойно, локоны разметались по подушке, она струдом открыла глаза, увидела дядю и вдруг потянулась к нему тоненькимиручками, обхватила за шею, прижалась. Наверное, тог­да и родился в нём детскийврач. Я спросила: «Когда? » Он рассказал эту историю. - Наверное, тогда...

Студента СергеяВеликородова не оказалось в списках военно-медицинской академии. И в спискахвыпускников - соответственно. Но наша отечествен­ная медицина ничего от этогоне потеряла. Напротив, выиграла. Потому что педиатр, за двенадцать лет вра­чебнойпрактики не привыкший к детскому страда­нию, а принимающий каждого ребёнка, каксвоего собственного - приобретение несомненное.

Когда он сказал«надо больных детей любить, как собственных», я усомнилась, а возможно ли этовооб­ще. Он, конечно, сказал не о себе, а просто как об эта­лоне врача - такнадо. Надо, кто же спорит? Но разве возможно? Собственный ребёнок для каждогоиз нас особая боль, его беды - рубцы на нашем сердце, к ста­рости-то сердце всёв рубцах. Маленькие детки - ма­ленькие бедки... А насчёт чужих, как своих - этоуже некое декларирование, не больше. Но я поторопилась с выводами. Бывает,оказывается, бывает.

Тридцать восемьлет - возраст ли для мужчины? Сергей Владимирович Великородов красив - муже­ственноелицо, подтянутая спортивная фигура. И глаза... В глазах такая боль, что невыдерживаешь взгляда, отводишь в сторону. Глаза напитаны чужой детской болью,как своей. В посёлке Семхоз каждый ребёнок от колясочного грудничка донескладного подростка, строящего из себя крутого мужчину, про­шёл черезвеликородовские руки. На автомате трени­рованный мозг выдаёт сразу же данныеистории бо­лезни.

- Андрей,здравствуй, - и тут же: «1980 год рожде­ния, родовая травма. В 10 летдвусторонняя пневмо­ния». - Да ты никак куришь? Бледный очень... Для те­бя этосмерть... Тут недавно хоронили одного, курил, а тоже, как ты в детстве,пневмонию перенёс. В одно­часье сгорели лёгкие...

Пугает. У страхаглаза велики. Этих крутых дурале­ев и напугать не грех. Мать всё большеуговорами: «Андрюшенька, не кури, ради меня...» А он мужчина, он по-другому.Иногда специально жёстче, чем пола­гается.

Ходили в прошлоевоскресенье с сыном Никитой на баскетбольную встречу. Играл бывший пациент ДимаСтепанов. Слабенький всегда был, но занялся спор­том, окреп, развился, теперьпод два метра, красавец. Сергей Владимирович специально взял сына посмот­ретьна красавца Диму. Тоже педагогика - пусть зна­ет, человек много может, еслимногого захочет. Ники­та уже давно привык, что отца в посёлке знают все от маладо велика. Он привык, что отец часто говорит ему: «Прости, не получается», -когда уже совсем собрались на лыжах или на аттракционы в Сергиев Посад. Когдаотца назначили ещё и главврачом амбу­латории, Никита вовсе не обрадовался. Онсразу просчитал: приём больных до ночи плюс ещё всякие заморочки главврача. Итак живёт в своей амбулато­рии, а теперь пропишется там, что ли?

Дочка, тапостарше, та понимает. Впрочем, как и жена Людмила. Что делать, раз участок уСергея - даль неоглядная, частные небольшие домики по по­сёлку, как цыплята полугу. В каждом доме или доч­ка, или сын, или внук, или внучка, или те и другиевместе. А болеют все. Есть, конечно, особые дома. Дома, к которым он прикипел.В его семейном альбо­ме небольшая фотокарточка очаровательного ребён­ка.Девочка капризно надула губы, а сама вот-вот расхохочется. Леночка...Долгожданное, выстрадан­ное дитя. Роды были трудные, девочка родилась сла­бенькая,а тут ещё инфекция, срочно надо переливать кровь. Группа редкая, сбились с ног,и оказалось, что только великородовская кровь может спасти ребён­ка. И потеклапо жилам девочки кровь доктора, ста­ла девочка расти и крепнуть, хорошенькая,благоразумненькая хохотушка.

...Утром он ужедопивал чай, прикидывал, с чего начнёт свой амбулаторский марафон, как влетел вего квартиру бледный Леночкин отец.

-   Скорее!Задыхается...

В чём был - наулицу. Бежал по посёлку, никого не видел, хотя его видели многие, почтительноуступали дорогу, смотрели вслед. Он знал, что может не успеть, он сразу понял,что это такое.

Каждая минутадорога. Дома билась в истерике Леночкина мама, Леночку сводили судороги. Двамок­рых полотенца, массаж...

-   Помогите мне!

Но мама непомощница, отец тоже. Зажав волю в кулак, к доктору подошла бабушка. Как долготянет­ся время. Как быстро оно летит. Пульс не прослуши­вается. Почти...

-   Бегом в ванную,несите мокрое полотенце.

Слабый, совсемслабый пульс. Массаж сердца. Ру­ка совсем занемела, он не ощущает её. Крошечныйко­мочек в его больших ладонях. Надо сделать искус­ственное дыхание. Докторсклоняется над девочкой, пытаясь приоткрыть её маленький ротик. Когда она открылаглаза и виновато как-то улыбнулась, он го­тов был засмеяться от счастья, но онот «счастья» -заплакал. Он и сейчас слегка отворачивается и протя­гивает мнеЛеночкину фотокарточку: