В такого рода концепциях уже заложена автоматическая реализация важнейшего риска, связанного с использованием высокотехнологических средств ведения войны, таких как робототехника. Это риск лицемерия, риск оправдания войны как гуманного действия. Тезис концепции, что главной задачей армий является не «выигрыш войны», а «выигрыш мира», такой же эвфемизм, как и «гуманитарные бомбардировки». В борьбе за мир мы не оставим камня на камне.

Следует обратить внимание и на следующий аспект «гуманизации» боевых действий. Сама постановка этой проблемы наводит на мысль, что «боевые действия» будут вестись не против регулярных воинских подразделений, когда подобные оправдания излишни: война есть война, а против населения. Вот где обезличенность действующего лица (и действующего «по определению» гуманно) действительно пригодится. Если человек убил человека не на поле боя — это убийство, это осуждается, за это может наступить и иногда наступает ответственность уголовного характера. А вот если человек убит «автономной системой», то это лишь несчастный случай, и ответственность, в лучшем случае, ограничится извинениями и оказанием материальной помощи.

Впрочем, сделать до конца «автономную систему», принимающую решение о применении оружия, так, чтобы можно было положиться на ее «решения», — сложно. Такая система должна уметь «думать». Речь идет не о следовании (пусть и не простом) алгоритмам распознавания свой-чужой и сопровождения целей, как это происходит уже сегодня на системах крупных военных кораблей, а о принятии решений в условиях недостатка информации и нестандартных ситуаций, именно тех решений, которые с переменным успехом принимает человек.

Нужен искусственный мозг, умеющий думать. Тот самый «мозг навынос», о котором написано в предыдущей главе. Но можно поступить проще. Для того чтобы получить эффективного боевого робота, можно не машину превращать в человека, а напротив — человека в машину. И этот путь, также требующий множества нанотехнологических решений, более перспективен.

Первым шагом является обеспечение воина эффективной защитой. Это и бронежилет, не только не пробиваемый, но и поглощающий энергию выстрела без травмирующих последствий для носящего, многоразовый и легкий. Это и автоматические системы медицинского обеспечения жизнедеятельности воина в экстремальных условиях, включая стимулирующие инъекции, это и «бортовые» системы навигации, связи и дистанционного наблюдения, как это описано в п. 6.2 «Электронный вертел». При этом следует подчеркнуть, что такой боевой костюм не обязан защищать воина. Он скорее ориентирован на его боевую эффективность, и лишь там, где требование эффективности означает обязательно выживание, он действительно «защищает» воина. Но последствия его «ношения» — уже после боевых действий — для человека могут быть самыми тяжелыми. Ближайший пример — костюм-скафандр водолаза. Он, конечно, защищает водолаза и от воды, и от ее давления, но здоровья водолазам это не добавляет.

Но первого шага недостаточно. Для ведения эффективных боевых действий нужно переделать самого человека. Неверно думать, что, надев такой костюм, любой становится эффективным или хоть каким-нибудь воином. Подготовка российских десантников или американских морских пехотинцев тому пример. Это, так сказать, внетехнологические способы переделки человека в боевой автомат. Но ведь возможны и технологические. Помните насекомое, которое летит туда, куда ему прикажут по радиосвязи? А если попытаться сделать нечто подобное с человеком? Правда, ситуация сложнее. Мы хотим оставить человеку возможность думать и принимать решения, но, конечно, в рамках приказов, а точнее, передаваемых сигналов. При этом действия таких воинов-машин могут быть скоординированы, подобно тому, как предполагается скоординировать действия роя насекомых-наноботов.

Ведение боевых действий требует предельной эффективности, ведь на кону человеческие жизни. И именно поэтому человеческие жизни могут быть принесены в жертву этой эффективности. Такова логика войны. А это означает, что в погоне за эффективностью воин все больше будет превращаться в машину, все меньше оставаясь человеком. Чтобы он не чувствовал боли или страха, мы начнем управлять его сознанием. Его многократное «применение» потребует управления памятью. Нам потребуются быстрые мышечные реакции и мы начнем переделывать тело, как это описано в п. 5.1 «Бегун на протезах». А что будет потом? Как эти люди будут жить среди нас? Частичный ответ на этот вопрос мы найдем, посмотрев на «успехи» социализации воинов, прошедших горячие точки, таких как Афганистан или Чечня.

В условиях современного боя средняя продолжительность жизни танка составляет три минуты. Кстати, вместе с находящимися в нем танкистами.

Высокие технологии, примененные в военных целях, не только превращают человека в машину. Они заставляют нас относиться к человеку как к машине — ведь он лишь составная ее часть.

И нанотехнологии делают в этом направлении огромный шаг.

Древние грезили машиной-человеком, сделанной по технологиям Господа из глины. Мы — по нашим технологиям — создаем человека-машину. Но в обоих случаях — это голем: после выполнения предназначения он не нужен.

Риск лицемерия — риск оправдания войны как гуманного действия.

Риск безответственности автономного оружия убийства.

Риск создания эффективной машины-человека с утратой базовых человеческих свойств.

Риск технологического синдрома «афганца».

Риск переноса отношения — отношение к человеку как к машине.

Развитие нанотехнологий, как уже говорилось, по мнению большинства экспертов, ведет к смене технологического уклада. Наша привычная жизнь уступает место тому, что нам пока неизвестно, а, возможно, и чуждо — как когда-то было чуждо человеку многое из того, без чего современная картина жизни немыслима.

Нанотехнологии образуют стержень этих изменений. Но изменения затронут, без исключения, все стороны нашей жизни и уж тем более технологии — те технологии, которые будут иметь место, но которые мы, по нашим критериям, собственно к нанотехнологиям не относим.

Почему так получается? Когда изменения происходят плавно, относительно малыми шагами, мы многого не замечаем. Мы думаем — вот поменяли одну технологию на другую, а остальное ведь прежним осталось. Ну, если и изменилось, то не принципиально. Ну, заменили мы домну на мартен. Сталь, конечно, стала лучше, дешевле, ее стало больше. Но ведь и там сталь — и там сталь. Есть ли принципиальная разница, из какой стали сделан кузов автомобиля?

А вот если изменения происходят резко, скачкообразно, то многое из того, как устроена наша технологическая цивилизация, становится видно. Нет, когда мир менялся медленно, он был устроен также. Просто у нас не было необходимости это замечать.

Итак, как этот мир устроен? Объяснение было дано футурологами, которые как раз столкнулись с проблемой предсказания того, что будет в долгосрочной перспективе (поверьте, эта «долгосрочная» перспектива не за горами) с миром из-за бурного развития технологий: прежде всего с развитием нанотехнологий, информационных технологий, биотехнологий, составляющих ядро современного технологического развития или, как говорят, составляющих «технологический мейнстрим». К технологическому мейнстриму разные эксперты относят различные технологии, и, возможно, справедливо. Одни относят технологии эффективного природопользования (помните, что мы говорили в начале книги об экологии как о подходе, ориентированном не на человека, как о негуманном подходе — на самом деле мы природу не бережем, мы ею пользуемся, но надо это делать эффективно). Другие относят когнитивные технологии, обеспечивающие связь технологического и, быть может, уже не машинного мира с мозгом человека. Но важно то, что такой мейнстрим есть. И трудно сказать, где заканчиваются одни технологии и начинаются другие. Информационные системы будут построены из нанодеталей, последние будут смоделированы на мощнейших компьютерах. Живые и неживые технологии перемешаются — грань между ними перестанет быть отчетливой. Нанотехнологии позволят нам беречь ресурсы — мы перестанем коверкать и корежить мир, в котором живем.