Измеряем гидрологические показатели. Температура воды — 9 градусов, течение — 1,2 метра в секунду, или, по–другому, 2,5 узла, видимость — 15—20 сантиметров. Одеваюсь возможно теплее, с помощью Валерия влезаю в гидрокомбинезон, на этот раз с устройством для передачи давления воды на уши, выполненным в виде трех резиновых трубок — капилляров, соединяющих околоушное пространство под шлемом с наружной средой. Теперь нужно утяжелиться, чтобы течение не смогло превратить меня под водой в «перекати–поле». Надеваю два пояса со свинцовыми грузами и еще подвешиваю с боков две массивные стальные скобы, выпрошенные у шкипера дебаркадера. Прибавив в весе сорок–сорок пять килограммов, шагаю в воду. В правой руке — две веревки. Одна играет роль кольцевой канатной дороги, соединяя опущенный в воду трап с якорной цепью. Другая — сигнальный конец для связи и, самое главное, для вытягивания аквалангиста наверх.
Сразу же возникла гамма знакомых ощущений. Тело, как на трале, выгнулось дугой по течению, и тут же ухудшилась подача воздуха. Перед стеклом маски возникла сначала зеленовато–желтая, потом темно–бурая, а у самого дна — черная вода. Крепко держусь за «канатную» дорогу и вместе с ней медленно ползу по грунту, влекомый течением. Сигнальный конец рванулся в руке: страхующий меня Давид Ефимович запрашивает сверху о самочувствии. Дергаю в ответ и не чувствую натяжения на другом конце веревки. Дергаю еще раз — и снова не получилось рывка Давид Ефимович, выступая в роли обеспечивающего впервые, услужливо травил сигнальный конец. Итак, связь нарушена. Ничего страшного, пока будем работать без связи. С усилием сосу воздух из загубника, прижимаю к маске циферблат глубиномера. Фосфоресцирующие цифры и стрелка отчетливо видны: всего 5 метров, но каких — темных, холодных, пытающихся утащить и запутать.
Ложусь на живот, прижавшись маской к грунту. Всматриваюсь в дно, но не вижу ничего, больше ощущаю руками. Под ладонями — щебень, довольно мелкий, каждая отдельная частица в среднем размером порядка нескольких сантиметров. Эти обломки твердой кремнистой осадочной породы, так называемой опоки, лежат на дне довольно равномерным слоем. Толщину слоя в нескольких местах измеряю кистью руки, втискивая ее вертикально между обломками до песчаного грунта. Она колеблется в пределах 12—15 сантиметров. Ощущаю еще одно неудобство — в маску попадает вода. Она просачивается где‑то около ноздрей и вот уже заливает глаза. Несмотря на окружающий сумрак, в окончательно ослепшего превращаться не хочется.
Обычный способ избавиться от воды в маске не представляет сложности: следует принять вертикальное положение и, откинув голову назад или перевернувшись на спину, глубоко вдохнуть и с силой выдохнуть через нос, приподняв в это время нижний край маски или надавив вниз на верхнюю часть стекла. Вытесняемая выдыхаемым воздухом вода выйдет. Сейчас же я просто не могу совершить эту процедуру, поскольку вынужден перемещаться по дну в одной–единственной позе — по–пластунски.
Нужно выходить наверх. Пытаюсь дать условный сигнал, с расстановкой дергаю три раза. Вместо ответа получаю изрядную порцию потравленной сверху веревки. Наверняка Давид Ефимович в этот момент считает, что я активно перемещаюсь по дну, и охотно выдает метр за метром сигнальный конец. Как же мне, отягощенному грузами, подняться на белый свет, если на мои сигналы не обращают внимания? Попробую сделать это самостоятельно. Стараюсь подниматься против течения по «канатной дороге». Медленно перебираю руками и в темноте подтягиваюсь в неизвестность. Минуты через две устаю настолько, что ритм дыхания нарушается и мне не хватает воздуха. Ослабевают руки, и я медленно скольжу по канату, а затем ластами упираюсь в щебень и ложусь лицом вниз. Что делать?
Освободиться от грузов и акваланга, чтобы всплыть, как поплавок, вряд ли удастся, поскольку руки заняты; мгновенно расстегнуть сразу все пряжки немыслимо, а при постепенном от них освобождении меня под водой подхватит течение, как только я перестану держаться за «канатную дорогу». Вдобавок ко всему начинаю мерзнуть. В этот момент сознаю собственную хрупкость и уязвимость. Один на дне могучей реки.
Самая большая опасность для аквалангиста заключается в нем самом — это внезапный приступ страха.
Решаюсь на крайность. Бросаю «канатную дорогу» и быстро спускаюсь по течению, вытягивая сигнальный конец на полную длину. Если все‑таки не удастся сигнализировать, буду освобождаться от тяжелой сбруи. Делаю три коротких и резких рывка и замираю. Страшно хочется подняться наверх. Секунд через десять повторяю сигнал и чувствую, как давление воды на тело возросло, подача воздуха стала еще хуже — меня тянут к дебаркадеру. Двумя руками вцепляюсь в спасительную веревку и жду, когда над головой забрезжит рассвет. Воздуха катастрофически не хватает. Отчего‑то вдруг я почувствовал пустоту и одиночество, словно очень долго шел сквозь голое осеннее поле. Это было настолько необычное состояние, что я забыл обо всем остальном, в том числе и об ощущении подкравшейся смерти, которое уже потеряло остроту и стало просто фоном для всех остальных мыслей.
Снова дергаю трижды. Наверху поняли, и вода вокруг забурлила — меня потащили очень быстро. Лишь только я показался у трапа, как несколько рук втащили меня на палубу. «Ну что там? Как?» — сыпались вопросы. А я содрал маску, сел на дощатую палубу и все вдыхал и вдыхал упоительный, неповторимый, земной воздух.
В такой мутной воде пришлось работать впервые. Езда на движущемся трале переносилась гораздо легче из‑за того, что было прекрасно видно происходящее вокруг. И еще, что было особенно ощутимо, не хватало «локтя» товарища. Наблюдения были внеплановыми, мои коллеги по лаборатории заканчивали монтаж и наладку фотоавтомата для съемки рыбы в Атлантике и не смогли выехать на Волгу.
Пока вызванный по телефону катер со звучным названием «Торпеда» спешил к нам на помощь, Павел Неловкин выставил специальную икорную сеть, а затем организовал контрольный лов рыбы, чтобы выявить этапы нереста. Сети принесли несколько красивых сильных и спокойных осетров, которые, попав на палубу дебаркадера, не бились в агонии, а солидно взирали на столпившихся вокруг людей. Самцов вернули реке, а трем «икряным» самкам Павел вскрыл брюхо. Икра была в последней стадии зрелости, готовая через несколько дней выполнять свое высокое назначение. Стало ясно, что массовый нерест еще не происходил, но что начнется он скоро. Однако единичные рыбы уже выполнили свой долг перед природой, о чем красноречиво свидетельствовали икринки, прилепившиеся на белом полотне икорной сети.
Вечером ели осетровый суп, на второе — осетровые котлеты. Упрашивать никого не приходилось. А я после утренних подводных упражнений чувствовал прилив аппетита огромной силы. Весь день на ум приходило высказывание Жака Ива Кусто о том, что аквалангист тратит больше калорий, чем, например, рабочий горячего цеха, и ему для нормальной жизнедеятельности требуется в день около двух килограммов мяса. Но после ужина мне стало ясно, что мясо можно вполне заменять осетриной. Пришла «Торпеда», и мы еще несколько раз погружались в разных местах нерестилища, общая площадь которого 31 гектар. Подводная лампа не столько освещала, сколько успокаивала. Полторы тысячи ватт позволили высветить пространство диаметром всего 15—20 сантиметров, за его пределами муть вставала непроницаемой завесой. Частицы нежной, мельчайшей мути легким налетом покрывали щебень. А в щелях между обломками притаились икринки. Их было много, и они выглядели, как ягоды брусники, рассыпанные на лесной опушке. Расстояние между отдельными икринками составляло в среднем 5—6 сантиметров. Реже икринки были приклеены на выступающих углах камней. Каждое неосторожное движение вызывало подъем мути со дна, потревоженный щебень из‑под рук перекатывался и легко уносился течением.
Икринки, только что осевшие на опоке, не были покрыты песком и поблескивали лакированной поверхностью. На клейкой поверхности более старых икринок осели песчинки. Рядом с большими осетровыми икринками приютились серые мелкие комочки — икра карповых рыб. Собираю образцы горной породы — опоки с икринками в молочный бидон, опущенный сверху, и дергаю за веревку. Бидон уплывает наверх. Высвечивая лампой дециметр за дециметром, ползаю по дну.