Неожиданно в кухню влетел бледный как полотно Сева и задыхаясь показывал куда-то трясущейся рукой.

- Там… - бормотал он, хватая ртом воздух, - там…. Олег….

Мужчины быстро переглянувшись без слов, вскочили из-за стола и бросились вслед за младшим братом.

В зимнем саду, где так часто проводила время Геля, стоял большой керамический горшок. Когда-то Наталья Игоревна приобрела редкое заморское растение. И в перспективе оно должно было превратиться в большое раскидистое деревце. Женщина даже заказала этот самый горшок по интернету и была уверена, что эту вещь привезли ей прямиком из Италии и скорее всего ему черт знает сколько лет.

Муж посмеивался над ней, но разрушать ее уверенность не спешил. Горшок на самом деле был искусственно состарен, и создавалось впечатление, что он очень древний и место ему в каком-нибудь пятнадцатом веке, на террасе дома какого-нибудь вельможи.

Растение, которое посадила в него Наталья, скоро завяло, зачахло, и было выброшено в мусоропровод. А в горшке домработница Мелеховых выращивала базилик, потому что Альбина Эдуардовна увлекалась итальянской кухней. А какая же итальянская кухня без свежего базилика? Под лампами, заменяющими зимой солнечное тепло, базилик у Мелеховых рос и зеленел круглый год.

И вот у этого-то горшка в последнее время Всеволод стал замечать Ангелину. Девушка горько плакала, склонившись над пряной травой и слезы ее, скатываясь с лица, впитывались в землю. Чего она так привязалась именно к этому горшку, долгое время было загадкой для мужчины. Но он решил, во что бы то ни стало все узнать. И вот сегодня, едва Геля, накинув на плечи платок, ушла в церковь, он подошел к горшку и, повертевшись вокруг него, нашел где-то в углу небольшую лопатку для комнатных цветов и подкопнул землю.

Влетевшие в комнату братья застыли у разворошенного горшка и наполовину выдерганного базилика. В горшке была человеческая голова, в которой, не смотря на все изменения, что с ней произошли, все же можно было узнать бывшего заместителя Всеволода.

Сева, зажав ладонью рот, отвернулся и, сдерживая спазмы, выскочил из комнаты. Вернувшись через пару минут, он набросился на Германа.

- Герман! Ты чертов псих, ты же мне обещал! Вы же мне обещали его не трогать!!! Ты же сказал, что он уехал! А это тогда что?! Ублюдок ненормальный….

Герман молча отвесил брату оплеуху, от которой Сева не удержавшись на ногах, рухнул на пол.

- Рот закрой. Я сделал так, как считал нужным. Он не согласился уехать. Он сказал, что найдет ее все равно. Он мне начал угрожать….

Герман врал. Когда Олега привезли в их загородный дом, он даже не успел понять, по какой причине на него тут же посыпался рад ударов от помощников начальника. И лишь когда сам Герман набросил удавку на его шею, он шепнул ему на ухо истинную причину, по которой Олег сейчас должен умереть.

Эдуард в продолжение этой сцены стоял столбом и молча смотрел на горшок. Наконец он тихо проговорил:

- Герман, что ты наделал? Зачем? Что плохого мог тебе сделать этот парень? Зачем было его убивать?

- Эдь, ты сам поручил мне разобраться с ситуацией. Я разговаривать не умею, я действую. Зато теперь мы уверены, что он не побеспокоит Гелю.

- Это уже не важно. Похоже, Геля чокнулась…. Убери это. Куда хочешь, но чтоб к ее возвращению горшка в доме не было, ясно?

Он, развернувшись, вышел из комнаты. За ним, на прощание, смерив брата взглядом воспаленных глаз, удалился Всеволод.

*

- Где мой горшочек? – на пороге гостиной, где собралась за завтраком вся семья, стояла Геля и тяжело дыша, обводила взглядом непроницаемые лица.

- Какой, горшочек, Геля, дорогая? – Наталья, не глядя на нее, потянулась за солонкой.

- Горшочек, в котором рос базилик…. Где он?

- Какой базилик, какой горшок, Геля, ты себя нормально чувствуешь?

- Мой горшочек…. Где мой горшочек? Кто взял? – У девушки из глаз потекли слезы. – Отдайте… Отдайте!

- Гелечка, - голос Натальи стал твердым и холодным как сталь. У мужа она научилась, как прекращать бессмысленные разговоры, – мы понятия не имеем, о каком горшке ты сейчас говоришь. Все цветы в зимнем саду, кроме тебя и Инны Валентиновны туда почти никто не ходит. Подожди, вот она придет, и спросишь у нее. А сейчас, прекрати – ты портишь всем аппетит.

- Нет! – Ангелину, наконец, прорвало. – Это вы его взяли! Это вы! Вы! Вы! Отдайте мне мой горшочек! Отдайте! Отдайте!

- Лена, - Наталья повернулась к молчащей и не поднимающей глаз от тарелки женщине, - проводи ее в комнату. Только ее истерик нам сейчас не хватало.

Елена молча поднялась из-за стола и, подойдя к девушке, обняла ее за плечи, стараясь увести вон из кухни.

- Гелечка, пойдем в комнату, детка, - Ангелина обмякла в ее руках и позволила вести себя, - ну что ты разошлась из-за какой-то травы, на самом деле. Вот скажем твоему брату Эдуарду, он тебе еще один такой горшок подарит, и выращивай там что хочешь.

- Пусть мне вернут мой горшочек, пусть вернут…. – Только и просила Геля. Казалось, она совсем не слышит увещеваний Елены.

На следующий день, едва домработница перешагнула порог дома Мелеховых, ее уже встречала Ангелина со своим вопросом.

- Инна Валентиновна, - Геля взяла женщину за руку, не справляясь с волнением, которое она сейчас испытывала, - это вы убрали мой горшочек? Куда вы его убрали?

- Какой горшочек, Ангелина Викторовна? Я ничего не трогала.

- Горшочек с базиликом? Это вы его взяли, да?

- Ангелина Викторовна я не понимаю, что вам от меня нужно. Не знаю ничего. Простите, но мне пора приниматься за работу.

Она выдернула свою пухлую руку из Гелиной ладони и ушла. Обернувшись ей вслед, девушка заметила, что за ее спиной все это время стояли Наталья с Игорем и сейчас паренек кивал на нее, смеясь и крутил у виска.

- Его украли. Мой горшочек украли…. – Выпалила девушка и бегом бросилась в свою комнату.

После этого Геля еще в течение нескольких дней требовала свой базилик. Она не могла успокоиться и у каждого встречного спрашивала, куда делся ее горшочек. Эдуард с Натальей только пожимали плечами в ответ на недоуменные взгляды гостей, и объясняли поведение девушки как скверную шутку с ее стороны. Оставшись дома одни, они просили Гелю, потом требовали, чтоб она угомонилась и перестала допекать весь дом своим проклятым горшком. В ответ на эти слова Геля начинала плакать и часто у нее начиналась истерика. Ухаживала за ней только Елена, всех остальных она утомила, Лешке же запретили подходить к девушке. И он часто стоял у двери в ее спальню, прислушиваясь к тихому плачу и неясному бормотанию.

Геля прекратила есть, и скоро слегла. По ночам девушка бредила, и часто ей казалось, что Олег входит в ее комнату, останавливается у кровати и все смотрит, смотрит на нее. Однажды она позвала его и протянула к нему руки. Олег в тот же миг исчез, а Геля долго плакала, обняв подушку и спрятав в ней свое лицо.

Через несколько дней Олег опять появился в ее комнате, и когда Геля снова позвала его, он с радостью подошел к ней и присел на ее кровать. Он залез под ночную рубашку и принялся шарить руками по ее телу. И его прикосновения были не похожи на те ласки, которые она помнила. Олег был с ней всегда очень нежен, а эти руки были грубыми, жадными…. И пахло от него по-другому…. В Гелином воспаленном мозгу появилось подозрение о том, Олег ли это сейчас рядом с ней и она вдруг громко закричала. Тогда в комнате появился Эдуард и, схватив Олега за грудки, вытолкал его из комнаты.

Олег больше к ней никогда не приходил. И Елена тоже больше не заходила в ее комнату.

А потом к ней зашли Эдуард с Натальей и сообщили, что они скоро переезжают. Брат предложил Геле поехать с ними. Она молча отвернулась к стенке. Наталья спросила ее, понимает ли она все последствия своего поступка, Геля промолчала и здесь. Тогда Эдуард сказал ей, что он оставляет ей дом, которым она может распоряжаться по своему усмотрению. Сказал, что они уезжают навсегда и добавил, что скоро он откроет на ее имя счет, на котором будут храниться ее деньги. После этого они вышли из ее комнаты, и больше Геля не видела рядом со своей кроватью никого…. Да ее все это не особо интересовало. Жизнь захлопнула за ней свою дверь, оставив ее где-то на периферии своего течения. Все потеряло смысл. Она думать могла только об одном – как бы это поскорее закончилось. И даже была рада своему одиночеству. Больше никто не станет ее беспокоить и пытаться продлить ее дни, которые она была уже не в силах влачить дальше.