Двери медленно отворились. Над толпой пронесся сдержанный стон. Чей-то локоть угодил мне точно в бок.
— Bei dem Angriff — Marsch![28] — рявкнул Липка. — «Штык вперед, трубят в поход, марковские роты!»
Лёва не уставал удивлять. Не тем, что сильно изменился, набрав изрядно плоти и отрастив настоящие усы, уже не тюленьи, моржовые. Все мы за эти годы не помолодели. Зато глас стал поистине трубным, впору в протопопы определять. А уж амбиции столько, что на взвод бы хватило.
И стихи стали заметно лучше. Не тот ужас, что приходилось слушать в Галлиполи.
Липка наклонился к самому моему уху, но я приложил палец к губам. Не хотелось мешать. В зале наконец-то настала тишина, даже самые истовые свистуны умолкли. Лев все-таки сумел овладеть аудиторией, и я мысленно ему аплодировал. Нашего тюленя не только не били, но и начали слушать. Силен, Царь Зверей!
Секунда тишины — и аплодисменты. Хлопал весь зал, даже те, что пришли сюда мордобойствовать. Задело! Кронштадцам в глубине сердца сочувствовали все, и «белые», и «красные».
— «И по-немецки орут со льда», — вздохнул фон Липпе-Липский. — Молодец Лев! Но это только начало, вот увидишь.
Липка не ошибся. Гершинин даже не успел прокашляться, готовясь читать дальше, как с заднего ряда раздался чей-то не слишком трезвый голос:
— Господин прапорщик!.. Так за кого вы?
Лев даже глазом не моргнул, но сзади не унимались:
— Вы за коммунистов или все-таки за Россию? Кронштадтские морячки — они, как ни крути, мамзели по вызову. Платить перестали, вот и подняли бузу. Ответьте!
Распорядитель — худая жердь во фраке, выскочил вперед, но грозный Лев величественно поднял десницу.
— Отвеча-аю! Без всякой симпатии к участникам событий, ра-а-азвернувшихся на военно-морской базе в Кронштадте, отмечу общеизвестное. Как ни крути, м-а-атросики все же слегка охладили восторг опасных фанта-азеров, заставив их хотя бы на какое-то время вспомнить, что мирова-а-ая революция — мировой революцией, а терпение может урваться даже у совсем уж ба-аранов. Прививка, правда, держалась недолго, так что выпа-алывать безумие с корнем пришлось другим людям, рационалам и прагма-а-атикам…
— Сталину, что ли? — хохотнули в первом ряду. — Пятилетку в три года?
Жердь во фраке вновь подалась к публике, замахала руками, но море уже взбурлило.
— А говорят, вы, сударь, про китайцев краснопузых изволили стихи сочинить? — возопил какой-то старичок, вздымая вверх тяжелую трость. — Так извольте прочесть, потешьте душу!..
Липка недоуменно моргнул белесыми тевтонскими глазами.
— Про каких еще китайцев? Родион, что за бред?
Ответить было нечего. Да, за эти годы мы все сильно изменились. Краснопузые китайцы, надо же!
— Про китайцев! Про китайцев! — катилось по залу. — Про «ходей»! Просим, просим!..
Я смотрел на Льва, пытаясь угадать, как поступит Царь Зверей. Трусом он не был, но на передовую лишний раз старался не соваться. Рационал и прагматик…
— Про кита-айцев? Извольте! — ударил густым басом Гершинин. — Хотел прочесть позже, но раз вы наста-аиваете…
Шагнул вперед, мотнул тяжелой лысой головой…
Лев принял вызов.
— Боже, — еле слышно прошептал штабс-капитан Липа. — Mein Gott! Oh mein lieber Gott!..[29]
— Сука большевистская! — проорал кто-то над самым моим ухом. Лев набычился, сжал кулаки.
Последнее слово утонуло в грохоте разорвавшейся… Я невольно втянул голову в плечи. Нет, пока еще только в грохоте разбившегося вдребезги цветочного горшка. Безвинная герань уронила зеленые листья прямо на левый Левин ботинок. Гершинин, еще выше вздернув голову, поглядел на люстру и брезгливо дернул моржовыми усами.