— Отходите, товарищ командир! Мы тут без вас! — требовали красноармейцы. — Мы прикроем! Отходите, пока не поздно!..

Азину с ординарцем и двумя красноармейцами из охраны удалось вырваться из кольца. За ними пустились в погоню. Почти полторы версты продолжалось преследование. И тут случилось непредвиденное: лопнула седельная подпруга, Азин оказался на земле.

Под усиленной охраной Азина доставили в Тихорецкую.

— Кто вы? — спросил его полковник. Допрашиваемый молчал. — Не желаете отвечать? Но нам известно, кто вы. — Полковник положил на стол отобранные у командира именные часы и документы. — Вы — Азин. Нам известно, что вы — казак, уроженец Ростова. Не так ли? Мы предлагаем вам службу у нас. Этим вы спасете себя.

— Условия неприемлемы. Я — коммунист, к тому же не казак, а латыш. А коммунистов и латышей в плен вы не берете. Так что расстреливайте…

Сообщение о разгроме 28-й дивизии и Кавказской дивизии Гая поступило в штаб фронта с опозданием. Читая телеграмму, Михаил Николаевич испытывал щемящее чувство горькой утраты. Начдива Азина он знал по Восточному фронту как бесстрашного командира, до конца преданного делу партии. А лихого Гая он обожал, как брата.

Однако, несмотря на потери, 1-я Конная и 10-я армии продвигались вперед. Создались благоприятные условия для развития наступления на Тихорецкую. Замысел намеченной операции, в целом, претворялся. Все развивалось так, как предвидел командующий.

— Только вперед! — требовал он от войск. Он понимал, что всякое промедление непременно повлечет серьезные последствия. — Главный удар на Тихорецкую!

Деникин видел нависшую над ним смертельную угрозу. Но он не был бы Деникиным, если б поддался панике.

— Посмотрим, как красные запляшут, когда мы ударим по Ростову, — и приказал овладеть городом.

Этот план готовился еще раньше, и только неожиданный переход в наступление красных частей спутал карты белогвардейского командования.

В ночь на 20 февраля белогвардейские силы незаметно переправились через Дон и на рассвете атаковали части 8-й армии. Отбросив их за Мертвый Донец, к Семерникам, неприятель вышел к предместью Ростова. Одновременно его коннице удалось прорваться к станице Александровке, занять Большелогскую. У Ростова закипело горячее сражение. Бой шел с переменным успехом. Вскоре противник атаковал части соседней, 9-й армии, его конница прорвалась к Багаевской.

Брошенный туда корпус Думенко успеха не принес. Понеся потери, красные конники отступили.

Положение на правом крыле Кавказского фронта было критическим, и Реввоенсовет Республики принял решение об усилении 8-й армии силами Юго-Западного фронта. Немедля Ленин направил члену РВС этого фронта Сталину телеграмму:

«Положение на Кавказском фронте приобретает все более серьезный характер. По сегодняшней обстановке не исключена возможность потери Ростова и Новочеркасска, а также попытка противника развить успех далее на север с угрозой Донецкому району. Примите исключительные меры для ускорения перевозок 42-й и латышской дивизий и по усилению их боеспособности. Рассчитываю, что, оценивая общую обстановку, вы разовьете всю вашу энергию и достигнете серьезных результатов».

Обстановка у Ростова и сам характер телеграммы настоятельно требовали незамедлительного исполнения ленинского распоряжения. Однако ответ Сталина был не таков.

«Мне не ясно, почему забота о Кавфронте ложится прежде всего на меня, — писал он. — Забота об укреплении Кавфронта лежит всецело на Реввоенсовете Республики, члены которого, по моим сведениям, вполне здоровы, а не на Сталине, который и так перегружен работой».

Ленин тотчас дал Сталину ответ:

«На вас ложится забота об ускорении подхода подкреплений с Юго-Западного фронта на Кавфронт. Надо вообще помогать всячески, а не препираться о ведомственных компетенциях».

Ленинские телеграммы возымели действие: к Ростову стали стягиваться войска не только двух фронтов — Кавказского и Юго-Западного, но и резервы главкома. Но чтобы ввести их в бой, требовалось время; белогвардейские же войска продолжали нескончаемые атаки. 21 февраля бои перенеслись в город. Особенно упорными они были в Нахичевани, где оборонялась 16-я дивизия. Кипел бой и в Новочеркасске.

Вечером главком Республики Каменев вызвал Тухачевского к прямому проводу.

— Обстановка под Ростовом и Новочеркасском достаточно катастрофична, — начал он, и Михаил Николаевич почувствовал недовольный тон строгого начальника. Представил его неулыбчивое лицо, проницательный взгляд. — Какие меры вы приняли, чтобы помочь 8-й армии?.. Как идет сосредоточение 42-й дивизии, что уже прибыло из этой дивизии? — допытывался он.

Пристроившись с картой у стола телеграфиста, Тухачевский называл дивизии, места их нахождения, доложил, как использовались поступившие в его распоряжение резервные части. Сообщил, что из 42-й дивизии сосредоточились три полка, которые находятся у Матвеева Кургана, что к опасному участку срочно подтягиваются и другие силы, назвал какие, упомянув в их числе и три пехотных полка Буденного, находившиеся в Синявке. Заверил, что все эти части могут оказать быструю помощь.

Наступила пауза: главком оценивал ответ. Сухо, вхолостую трещал телеграф, ползла чистая лента. Наконец, на ней обозначился текст:

— Я просто не могу понять, как вы могли перейти в наступление 14 февраля, если у вас фактически на этом фронте сосредоточились только две дивизии?

В вопросе не трудно было угадать если не раздражение, то решительное несогласие с принятым им, Тухачевским, решением. Стараясь не поддаваться чувствам, Михаил Николаевич отвечал:

— Относительно перехода в наступление — прежде всего, оно было необходимо, чтобы расстроить готовившегося к наступлению пополнившего противника… Если бы мы остались пассивны, то давно были бы уже за Донцом. Пополнения от мобилизации могли поступить только через полтора месяца, к тому же сроку могли лишь подтянуться перебрасываемые вами дивизии. Такого времени противник, приведший свои части в порядок, нам бы не дал… Считаю, что наступление не исключает возможности ввести со временем решающие силы подходящих резервов.

Он сделал паузу, и телеграфист, словно поторапливая, посмотрел на него.

— Подождите, — произнес Михаил Николаевич, осмысливая заключение ответа. Он догадывался, что главком не одобряет отход частей фронта, да и он, как командующий, осознает свою вину за это, но ведь на войне случается всякое и отход отнюдь не запрещенный маневр, он присущ современной войне, а потому и вполне допустим.

— Продолжайте, — сказал он телеграфисту и стал докладывать: — Кроме этих соображений, я считаю наше дело вовсе не проигранным, и если бы вместо Ростова и Новочеркасска стояли деревни, вас бы не обеспокоил этот участок.

Видимо, главком принял доводы командующего, понял допустимость отдельных неудач в проводимой большой фронтовой операции.

— Считаю, что и без предварительных разговоров со мной вы вправе были это сделать, — ответил главком после некоторой паузы. — Теперь может идти речь лишь о том, насколько правильно вами была оценена обстановка. Больше вопросов не имею. Всего хорошего.

В ответе главкома угадывалось согласие с тем, как поступил командующий фронтом.

Тухачевский вытер со лба пот, сдерживая волнение, аккуратно сложил карту.

А в штабе Деникина ликовали:

— Красные завладели Тихорецкой, а мы Ростовом и Новочеркасском. Поглядим, что они будут делать, когда мы двинемся на Москву.

Тухачевский понимал всю сложность обстановки. Но потеря Ростова и Новочеркасска не поколебала его решимости продолжать намеченную операцию. Не отказываясь от развития успеха 10-й и Конной армий, он приказал командарму 8-й армии Сокольникову совместными усилиями его войск и частями Юго-Западного фронта выбить врага из Ростова, отбросить за Дон. Конной армии Буденного и 10-й продолжать наступать.

С утра 23 февраля части Сокольникова перешли в наступление, к исходу того же дня они выбили из города врага. Над Ростовом снова взвилось красное знамя. А вскоре пал и Батайск. Началось преследование отходивших к Кубани деникинцев.