— Ещё раз услышу подобное, буду целить выше.

— Сорока, чего ты взъелся-то? Из-за этой девки порч…? — дружинник кубарем полетел с забора, и только потом понял, какую ошибку совершил, да поздно — Сорока уже стоял над ним, сжимая кулаки и намереваясь вбить последние слова ему обратно в глотку. Звериная ярость в его глазах говорила, что просто извиниться будет недостаточно.

Когда десятник закончил изукрашивать лицо парня синяками да ссадинами, Агния уже успела сбежать со двора.

«Они не забудут, всё равно не забудут нам этого позора. Даже если князь казнить за резкие слова станет, не забудут. Что ни делай — порченная…»

В горницу забежала и только сейчас поняла, что щёки мокрые от слёз. Вытерла лицо рукавом, пытаясь успокоиться. В голову снова поползли мысли тёмные, где бы нож раздобыть или верёвку.

Дверь за спиной тихонько скрипнула. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это.

— Не слушай их. Они олухи пустоголовые, — Сорока ненадолго замялся на пороге.

— Нет, они правы. Я грязная, и нечего со мной связываться. Зря вы меня спасли. Говорила же, не будет мне жизни здесь.

— Тогда нужно уехать, — спокойно проговорил он, подходя ближе. — Мы скоро уходим из города. Я могу забрать тебя отсюда. Поселишься в Новгороде, там тебя никто не знает. Новую жизнь начнёшь.

— Новгород? — Агния обернулась.

Сорока сжал кулаки, чтобы сдержаться и не стереть ненавистные слёзы с её красивого лица. Он не осмеливался прикасаться к ней. Всякий раз, стоило ему попытаться, Агнию сковывало страхом. Она тогда смотрела на него так, будто он не за руку её берёт, а нож у горла держит.

— Я знаю там одну ткачиху, она давно помощницу ищет. Или к Умиле устроим тебя, она для самой княгини наряды вышивает. Или…

— Почему ты так печёшься обо мне?

Десятник осёкся на полуслове:

— Почему?

— Да, что во мне такого? Приходишь каждый день, кормишь с ложки, будущее для меня устроить хочешь. Что тебе от этого?

— Я… — Сорока взъерошил волосы на голове, собираясь с мыслями. Он и сам об этом немало думал и, наконец, понял. — Ты — моё искупление.

— Искупление? За что?

Сорока присел на лавку и спрятал лицо в ладонях. Ему потребовалась немалая доля храбрости, чтобы поведать ей свою историю.

— Когда-то давно… у меня была другая жизнь. Я женился на самой красивой девушке из всех, кого знал. Её тоже звали Агнией. И она была поистине огненной — светлая, яркая, живая… Она подарила мне сына. Я был счастлив, любил их больше жизни, но именно когда я был им нужен, я был далеко, не сумел уберечь. Это горе выжгло мою душу дотла, жажда мести застила глаза, и было неважно кому мстить. Я винил всех, а прежде всего себя. Бросал себя в самую гущу любой битвы, надеясь избавиться, наконец, от этого гнетущего чувства вины, найти покой на острие чьего-нибудь меча.

И только в тот день, когда мы вошли в Избор, когда увидел тебя, едва живую, истерзанную, я понял, что все эти годы не там искал. Я слепо шёл на поводу у горя и злобы, не видя выхода — двери, что всегда была открыта прямо передо мной. Чтобы сбежать от своего горя, я сам стал горем. Вот только зло другим злом не исправить.

— Но ты же…

— Агния, я убийца. Все мы, кого сейчас величают спасителями города: я, Златояра, с которой, я знаю, ты уже успела подружиться, дружинник за твоей дверью, те парни во дворе — мы все убийцы. Какую бы цель мы перед собой ни ставили, мы обычные душегубы — бешеные псы на службе у Мары. И лишь одно оправдывает нас всех — спасённая жизнь. Какой толк от всей пролитой крови, если это не подарит кому-нибудь возможность жить, счастливо жить, а не прятаться по углам от косых взглядов. И если мне удастся помочь тебе прожить свой век счастливо, я смогу сдохнуть в какой-нибудь канаве, зная, что все это было не напрасно.

Агния протянула руку и мягко погладила его по щеке, стирая слёзы, что так не к лицу были могучему воину. Вот где настоящая сила таится, не в добром мече, не в руках, а в смелости встать лицом к лицу со своими страхами и пороками, в умении найти верный путь. Сорока прикрыл глаза, наслаждаясь этой мимолетной нежностью.

— Ну, так что, — он снова взглянул на неё, и в глазах его уже не осталось той неизбывной печали, — поедешь с нами в столицу? — Агния кивнула в ответ. — Тогда собирай вещи и готовься в путь.

— Но… У меня же нет ничего.

Сорока задумался лишь на мгновение:

— Златояре скажу, она поможет тебе купить всё, что нужно. О золоте не тревожься, и отказываться не смей.

Агния замолчала, так и не успев возразить. Шутка ли спорить с тем, кто только что человека за кривое слово избил.

Следующий день праздником показался. Впервые Агния Златояру в истинно женском обличье увидела. Они вместе ходили по рыночной площади чуть ли не полдня. Злата придирчиво щупала ткани, торговалась за каждый грош, успела даже поругаться с торговцем пушнины из-за высокой цены на плохо выделанные лисьи шкурки. На украшения и глядеть не стала, фыркнула презрительно, сказав, что такие простые побрякушки и сама сделать сумеет. Пообещала подарить, что-нибудь действительно красивое. Радогор следовал за ними и всё посмеивался, мол, разорит его жена, коль придется однажды приданное для дочери собирать. Златояра зыркнула на него гневно и пообещала, что так и будет, а чтоб не зубоскалил, она назло ему двоих дочерей родит.

Править Избором князь воеводу оставил. Бронислав, несмотря на преклонные года, был ещё крепок телом и умом ясен. Он ещё отцу Светозара служил, всё равно, что вторым отцом для князя был. Князь давно его на заслуженный покой отправить хотел, вот и выдался случай и воеводу наградить, и западный удел в надёжных руках оставить. Сам же вскоре со спокойной душою в Новгород отправился.

***

В военном лагере Агния чувствовала себя, как в клетке с волками. И вроде, никто не трогал её, а всё ж неуютно было, странно. Каждый знал своё место, выполнял данные ему приказы, а она постоянно была не у дел. Ещё и оказалось, что спать ей придётся в одной палатке с Сорокой. Пусть она и знала, что дурного он не сделает, смелости это не прибавляло. Да и видеть в нём брата, как Златояра посоветовала, сердце упрямо отказывалось. Ещё и растраты все эти… Это ведь он за все её покупки расплатился, а она так и не смогла до сих пор как следует его поблагодарить. Да и что она может ему взамен-то дать? И разве найдётся что, чем можно было бы за спасённую жизнь отплатить?

Так и маялась от безделья и раздумий каждый вечер. Сорока всё так же каждый день следил, чтобы она поела, чтобы не обижал никто, а Агния места себе не находила. От мыслей тягостных её Сорока отвлёк. Час был поздний, лагерь, расположившийся на ночлег у реки, уже притих, лишь изредка слышались тихие беседы дозорных у костров.

— Ты чего не спишь до сих пор? — спросил десятник, сбрасывая с себя пояс с ножнами и снимая лёгкий доспех.

— Я… — Агния не решалась высказать, что у неё на душе, поднялась на ноги, нервно теребя шнурок на вороте сорочки. - Я давно хотела… Ты так много для меня сделал… Я всё думала, чем же могу тебе отплатить, и… — она судорожно вздохнула и потянула за шнурок. Сорочка тихо скользнула вниз, открывая белые плечи и грудь, задержалась лишь на согнутых локтях, — мне… больше нечего дать тебе…

Десятник и замер от неожиданности. Сердце забилось где-то в горле, кровь зашумела в ушах. В голову разом ударили все потаённые мысли, что он всё это время старательно отгонял от себя.

«Такая юная, такая красивая…»

Сколько раз он хотел прикоснуться, да останавливал себя, чтоб не напугать её. Сколько ночей пролежал без сна, мечтая прижать к её себе, хоть бы просто обнять, от ночного холода ограждая. Сорока давно понял, что не только чувство вины перед женой, которую он не смог спасти, заставляет его заботиться об этой девочке. И как же больно было видеть, что сейчас, предлагая себя, она отчаянно борется с собой, чтобы не заплакать от страха. Готовится терпеть то, от чего в Навь сбежать пыталась.