А вот Радогору ещё долго не до сна было, мысли в голове роились, одна другую сменяя. Перед глазами всё стоял образ Златояры с медвежьей шкурой на плече. Кузнец диву давался, откуда столько силы в таком хрупком теле? Отчего в сердце девичьем столько отваги?

Той ночью ему снова Мирослава во сне явилась.

Они гуляли в лесу, как когда-то. Присели под берёзкой. Радорог голову ей на колени положил, так спокойно под деревьями… Глаза прикрыл, чувствуя, как Мира его волосы тонкими пальчиками перебирает. Грудь свежестью лесной наполнилась. Песня её в этот раз как-то грустно звучала, тихо, как колыбельная.

«Вот бы остаться тут навсегда», — подумалось Радогору.

«Нельзя…» — услышал, будто издали голос любимый.

Мирослава встала на ноги и молча в чащу лесную направилась, во тьму, что под пологом деревьев клубилась. Кузнецу страшно стало — куда она уходит? До рассвета ведь далеко.

— Нет, Мира! Подожди, останься со мной, Мира! — закричал, да сам своего голоса не услышал. А она всё удалялась, не обернулась даже.

Он вслед за ней рванулся было, да с места сдвинуться не смог. Заметил, что из груди его цепь тяжёлая тянется, и не порвать её, из сердца не вытащить. Понял тогда, что в последний раз Мирослава пришла к нему, что прикован он теперь к Яви* — сталью и золотом намертво прикован.

Отпустила…

Комментарий к Велес

*Явь - мир живых, реальный физический мир.

========== На шаг ближе ==========

Солнце было уже высоко, когда Злата глаза открыла. Вскочила с кровати, засуетилась — дел по хозяйству полно, ещё и инструменты для обработки шкуры подготовить надо. Чего только не было у кузнеца на подворье, а дубильного станка не нашлось. Злата это давно знала, но не беспокоилась — с заячьими шкурками невелика беда справиться, а вот медведь уже другое дело. Ей вдруг тревожно стало. Почти каждый день просыпалась и сразу же слышала звон металла, а сейчас — тишина.

Выбежала из дома, неужто случилось чего, пока она спала? Прислушалась, вроде спокойно всё — где-то собаки лают, люди своими делами занимаются. Возле сарая под навесом какое-то движение услышала, пошла на звук и замерла от удивления — там уже целая мастерская обустроена была. Колода для мездрения кожи стояла, корыто со шкурой замоченной, а Радогор раму для сушки заканчивал делать.

— С добрым утром! — улыбнулся ей весело. — Принимай работу, хозяйка. Сейчас тут закончу, переставим всё, как тебе удобно. В кузнице ножи себе по руке выберешь.

Злата не знала, что и сказать, стояла и только воздух губами хватала, как рыбка, из воды выброшенная. Ведь не просила даже, а он всё сам сделал, да как быстро…

— Я же… у тебя ведь своей работы… сама бы… — залепетала, всё больше краской заливаясь.

— Тише, не суетись, — подошёл ближе.

Злата взгляд потупила, руки в кулачки сжала, чтоб не дрожали:

— Я… С-спасибо.

— Так-то лучше… — он приподнял её лицо за подбородок, чтобы в глаза заглянуть, — хочешь охотиться да шкурки выделывать — пусть так, но уж совсем мужскую работу не отнимай у меня, ладно?

Она стояла, едва дыша — в последний раз он так близко к ней на свадьбе был и смотрел на неё так же странно. В груди ниоткуда барабаны появились и забили так громко, что и мыслей своих не слышно.

Кто знает, сколько бы они вот так простояли, если б на двор вдруг Изяслав не вбежал. В глазах то ли страх, то ли радость, дышит тяжело — не иначе через всю деревню бежал к ним.

— Радогор! Дарьяна… — сказать что-то пытается, да дух перевести не может.

— Стряслось чего? — забеспокоился старший.

— Да… нет… стряслось…

— Да скажи уже, что там! Беда какая?

— Рожает!

— Тьфу ты, напугал! А чего взмыленный такой? Почему не с ней сейчас?

— Так это… выгнали…

Это что ж надо было сделать, чтоб мужа от роженицы прогнали? Он ведь рядом быть должен, помогать ей.

— Как это, выгнали?

— Сказали, мешаюсь я им, шумный да суетливый слишком, — Изяслав, наконец, немного успокоился. Воды из колодца набрал и прям на голову себе целое ведро вылил — не помогло. — Что делать-то, брат?

— А что тут делать? Ждать только и остаётся. Не боись, она и без тебя справится.

— Так ведь всё равно рядом должен быть! — возмутилась Златояра. На миг всего задумалась, — Я сейчас…

Она метнулась в избу и выбежала через минуту. Успела и сарафан другой надеть, и поясок для малыша в подарок прихватить, и пару полотенец расшитых. Потом в кузницу забежала, выудила из ларца, где Радогор готовые украшения складывал, колечко золотое с крупным камнем, для Дарьяны. Вернулась во двор, а эти двое, как стояли, так с места и не сдвинулись.

— Радогор! Ну, чего встал, как истукан? Медвежатины принеси! — сунула ему корзинку в руки и к погребу подтолкнула.

И опомниться мужики не успели, как уже послушно за нею спешили.

— Экая она прыткая у тебя… — шепнул Изяслав брату.

— Прыткая, не то слово… Видел бы ты как она этого вот медведя разделывала…

— Она разделывала?

— Ага… Нож у ней на поясе видишь?

— Это ж тот, за которым ты в берлогу лазил… — Изяслав поверить не мог, что брат его кому-то нож этот отдаст. Первый нож, который он действительно на славу выковал, тот ради которого однажды жизнью рискнуть пришлось.

— Он самый.

— Как же ты его отдал-то?

— Сдуру… Сказал ей, мол, до заката сама справишься — подарю. Думал не сможет, помощи просить станет, а она взяла да и справилась.

Изяслав Златояру и зауважал сразу, ни разу не слышал, чтобы баба сама с таким сдюжила.

Только во двор вошли, Милодара, которая как раз по воду выходила, тут же приметила их. Подарки, что Злата несла, Радогору в руки сунула и быстро её за собою в баню увела — ещё одна пара рук не лишняя. Тем более, вокруг Дарьяны только повитуха да сама Милодара хлопотали.

Златояру не спросили даже, знает она как при родах помогать, сможет ли. А она чуть не дрожала от страха. Чего больше всего она в замужестве боялась, так это родов. Ещё в отрочестве наслушалась от подружек, как это больно и страшно. Вошла и оцепенела на пороге. Увидела, как Дарьяне тяжко, и чуть наутёк не бросилась.

«Да что ж это я? Против медведя не так страшилась… — сама себя отругала, всю волю в кулак собирая. — Не время о себе думать!»

Села на полок позади Дарьяны, чтоб та на неё опереться могла. Постаралась запомнить, как поддерживать, где поглаживать, чтобы боль облегчить. А та, бедняжка, измаялась уже — больно ей. Повитуха всё что-то приговаривала, успокаивала. От её голоса мягкого и Златояре легче становилось. Скоро уже и сама Дарьяне приговаривала что-то, молитвы к Рожаницам шептала вместе с нею. О своих страхах и позабыла давно, старалась силой и смелостью своею поделиться. И счёт времени потеряла, а солнце уж за полдень перевалило, когда раздался, наконец, среди этого гомона возмущённый детский крик.

Злата чуть вместе с Дарьяной от радости не заплакала, как сестру, к себе приголубила, успокаивая.

— Мальчик! — радостно сообщила повитуха, малыша разглядывая, ножки и ручки крохотные бережно оглаживая.

Пуповину малышу материнским волосом перевязали да на топорище перерезали, чтобы умелым вырос. Изяслава, наконец, впустили на сына взглянуть. Он тут же рубаху с себя стянул и малыша укутал, тепло своего тела ему передавая. А сам ни дышать, ни слова молвить не может. Смотрит на этого маленького человечка, как на чудо. А это чудо и есть…

Пока Дарьяну искупали да переодели, она последние силы растеряла — так устала, что и идти не могла. Изяслав жену в дом перенёс, малыша же тем временем Златояре понянчить дали, а она на него и насмотреться не могла. Кто ж знал, что дети чудные такие. Когда Велена родилась, Злата ещё мала была, и не помнила почти, какой сестрица её была. А тут вот он — маленький свёрточек, мирно сопит у неё на руках, и кажется, что ничего милее во всем мире нет.

Она шагала по двору и тихонько напевала что-то. Какую-то колыбельную, что с самого детства в памяти задержалась. А Радогор сидел на лавке у крылечка и шелохнуться боялся, чтобы не выдать своего присутствия, чтобы и дальше смотреть на неё такую — нежную, заботливую. В голову его, боязливо, на цыпочках, закралась мысль, которой он раньше и допустить не мог — а что если бы… если бы она его сына вот так баюкала. У него даже руки задрожали — возможно ли такое? Согласилась бы она когда-нибудь?