Стратегические мотивы выбора Дуньхуана и Юймэньгуаня в качестве последних оплотов китайской цивилизации на северо-западе очевидны, если посмотреть на топографию региона. Обе точки расположены в конце Ганьсуского коридора, логичной границы расширения Китая, после которой территория становится совершенно непригодной для китайского образа жизни и управления: пустыня, горы или враждебная комбинация того и другого. Для тех, кто бросал вызов Шелковому пути с востока, Дуньхуан являлся последним сельскохозяйственным пунктом для привала, предоставлявшим возможность купить припасы для путешествия по пустыне. Его разбитые в оазисе персиковые и грушевые сады снабжали рынки, где благодаря непрерывному потоку путников шла бойкая торговля. За Юймэньгуанем местность становилась значительно менее приветливой. Засоленные, заболоченные долины рек, переходящие в пустыню, затрудняли дальнейшее продвижение на запад, тогда как дороги на юг и на север преграждали горы. Если бы можно было удерживать Дуньхуан и Юймэньгуань, то они не позволили бы сюнну или их союзникам прорываться на восток по Ганьсускому коридору в центральный Китай и к экстравагантной столице У Чанъани — конгломерату красных и белых дворцов, садов и озер для прогулок императора, культовых строений и павильонов, шумных рынков и лепящихся друг к другу домов простых китайцев, расположенных «так плотно, как зубья у гребня», — и гарантировали бы безопасный проход для торговых караванов из Китая и в Китай по тому же самому коридору. В течение сотен лет после Хань Дуньхуан оставался связующим звеном между Китаем и Западом. Когда индийские монахи несли в Китай буддизм, Дуньхуан — как пункт первого контакта путешественников с Запада и из Китая — стал религиозным центром, хранилищем буддийского искусства и знаний. Его каменная скала превратилась в соты из пещерных кумирен, которые украшали богатые, готовые на пожертвования путники, либо молившие о благополучном переходе через пустыню, либо благодарившие за него.

Через две тысячи лет, во вторую неделю марта 1907 года, через сотни лет после того, как старые торговые дороги Шелкового пути были поглощены пустынями Центральной Азии, по-варварски груженный караван гонимых ветром верблюдов и мулов подошел к Дуньхуану с запада в поисках добычи. Почти за год до этого его начальник, англ о-венгерский археолог и путешественник по имени Аурел Штайн, отправился из Индии к самой западной границе Китая, двигаясь по ледяным, грозившим обвалами перевалам, по снежным стенам, а затем через ослепительный, обжигающий, пропыленный зной пустыни Такламакан. К декабрю 1906 года ровные песчаные, опаленные солнцем пространства Такламакан — ее небеса всегда пребывают в опасной готовности низвергнуться кара-бураном, «черной бурей», часами напролет секущей пустыню и всякого, кому не посчастливится там оказаться, колючими смерчами из песка и мелких камней — сменились накрепко замерзшими глинистыми холмами, ветрами с Гоби и песчаными бурями, царствующими зимой в пустыне Лоб-Нор. В китайских путеводителях пепельные, с лунным пейзажем земли вокруг соленого озера Лоб-Нор традиционно изображались как жуткий, безлюдный район, где паломников, путешественников и торговцев подстерегают призраки и духи, сбивающие с пути и ведущие к погибели. Единственными путеводными вехами на всей этой безжизненной местности, отмечал китайский буддист-паломник Фасянь в конце IV века, были «иссушенные кости мертвецов, разбросанные на песке». Пройдя здесь через тысячу лет, Марко Поло описывал ее почти полную пустоту, лишенную всего, кроме голосов призраков, которые заставляли одиноких ночных путников «сбиваться с дороги… на этом пути пропали и погибли многие путешественники». Зимой 1906 года пустыня грозила одержать верх даже над верблюдами экспедиции: Штайн засыпал ночью под их болезненные стоны, а погонщик обшивал им ноги бычьей кожей, пытаясь усилить копыта, растрескавшиеся от жесткой, просоленной почвы.

В невообразимо трудном путешествии Штайном двигала перспектива богатого археологического улова, следов некогда процветавших городов-оазисов, лежавших на Шелковом пути и благодаря ему богатевших, но оставленных столетия назад, после того как династия Мин захлопнула двери для караванного обмена между Китаем и дальним западом, и со временем поглощенных подвижными песками Такламакан (на тюркском языке буквально означает «войди, и ты никогда не выйдешь»). Для тех, кто выжил на нем, Шелковый путь в период своего расцвета нес выгоду торговли между Китаем и Индией (и в конечном итоге Европой) золотом, слоновой костью, нефритом, кораллами, стеклом, корицей, ревенем и, конечно, шелком. Но Шелковый путь не просто переправлял предметы роскоши в руки тех, кто жаждал материальной экзотики. Он был еще и дорогой, по которой из Индии в Китай продвигался буддизм. Когда монахи шли в китайскую Центральную Азию теми же путями, которыми двигались груженные товарами караваны, монастыри, гроты, пагоды и ступы — их интерьеры украшали произведения религиозного искусства — вырастали следом за ними в населенных пунктах, где они останавливались на отдых.

Штайн узнал об этих оазисах раннего буддизма не из духовных источников. Сведения были получены от шпионов и разведчиков, участвовавших в Большой Игре, борьбе Российской и Британской империй XIX века за союзы, влияние и информацию на дипломатически «ничейной территории» Центральной Азии. В 1860-х годах в качестве составляющей кампании по сбору разведывательной географической и политической информации в стране Большой Игры, которую непрерывно вела британская Индия, некий индийский чиновник был отправлен в неизвестную тогда Такламакан с задачей составления карт и описаний всего увиденного. Среди подробных записок по топографии и докладов о деятельности русских мелькали туманные упоминания о старинных домах и предметах, откопанных в пустыне. Его упоминания в течение сорока лет будут подпитывать гонку семи государств по пустыне за реликвиями Сериндианской (придуманный Штайном термин для обозначения гибридного индийско-китайского стиля в искусстве, взращенного Шелковым путем) буддийской цивилизации, за тысячами похороненных в песках рукописей, скульптур и настенных фресок. По мере того как слухи распространялись, а иностранные путешественники начали привозить рассказы о старинных предметах, которые продавались на базарах в пустыне — заплесневевшие черные кирпичи чая, четырехфунтовые золотые монеты, буддийские статуэтки, — утраченные следы Шелкового пути стали привлекать внимание некоторых наиболее выдающихся европейских археологов-исследователей той эпохи: шведа Свена Хедина, первого европейца, проникшего в глубь пустыни Такламакан и открывшего основные места необычных находок; француза Поля Пельо, до неприличия блестящего синолога, свободно говорившего на тринадцати языках; Аурела Штайна, которого впоследствии английский король произвел в рыцари за вклад в археологическую коллекцию Британского музея и которого в Китае поносили как империалистического грабителя пещер.

Зимой 1900/01 года Штайн совершил свой первый набег на Такламакан. Он несколько недель находился в пути, добираясь до Хотана, ныне исчезнувшего провинциального центра, и зачастую просыпался с намертво примерзшими к верхней губе холеными усами. Греясь у костров, на дрова для которых шли старинные сады, некогда цветшие у бывших оазисов, Штайн и его рабочие выкапывали буддийские фрески, лепнину, обрывки рукописей набрами и китайском языке, огромные, высеченные из камня статуи, датируемые первым тысячелетием. Штайн, чьи аппетиты разгорелись, поставил перед своим вторым путешествием еще более амбициозные задачи: проверить — зная, что соперники из Германии и Франции наступают ему на пятки, — сообщения о «Пещерах Тысячи Будд», сотнях буддийских гротов с настенной живописью, притаившихся в двадцати пяти километрах от Дуньхуана, в скалах, которые поднимаются над зеленой долиной в конце Ганьсуского коридора, — последний вздох плодородной, орошаемой земли, прежде чем стены песчаных дюн по обеим сторонам сомкнутся в пустыне Лоб-Нор.