В 590-х годах над суйским двором начали сгущаться тучи, отвлекая императора от его излюбленной границы. Все началось со страшной ревности. Когда в 593 году муж нарушил обет моногамии, императрица, действуя быстро и неотвратимо, убила несчастную женщину, пока император принимал чиновников. Потом возник конфликт — вероятно, закончившийся детоубийством — между императорской четой и их детьми. Придирчивость императрицы в сочетании с маниакальным страхом императора за себя (как степняк Вэнь видел в сыновьях скорее не союзников, а потенциальных соперников) породила замысел до смерти Вэня уничтожить или отлучить от двора четырех из их пяти сыновей. Первым стал третий сын, Цзюнь: его отстранили от должности в 597 году под предлогом излишней расточительности, а в 600 году, через неделю после шестидесятилетия императора, тайно отравили. Следующим объектом императорского приговора стал кронпринц Юн, впервые впавший в немилость в 591 году, когда его мать стала подозревать, что он отравил жену с целью взять на ее место любимую наложницу. Вскоре императрица, сама никогда не носившая искусно раскрашенных и вышитых тканей из соображений практичности (их трудно стирать), начала критиковать кронпринца за любовь к дорогим одеждам и украшениям. «Исстари повелось, — предупреждала она, — что цари и императоры, любившие роскошь, долго не жили».

Только один человек извлек пользу из императорской подозрительности: второй сын императора Гуан, начавший изображать из себя перед родителями образец бережливости. Когда родители навещали его, то видели, что его слуги стары и некрасивы, ширмы и драпировки просты, музыкальные инструменты покрыты пылью, а их струны порваны. Гуан тем самым заставлял императора поверить, будто он не любит роскошь. К концу 600 года тронутый такой экономностью император удалил первого сына и сделал наследником второго. Лишенный Гуаном возможности опротестовать отставку через прошение на имя императора, Юн влез на дерево в дворцовом саду и стал выкрикивать жалобы в надежде, что император, находившийся в соседнем компаунде, услышит его. Его поведение, однако, только сыграло на руку Гуану, убедившему императора в психической ненормальности старшего брата. Император больше никогда не подпускал к себе Юна. В 602 году Гуан завершил дискредитацию своих братьев, заставив отца поверить, что его четвертый сын, Сю, замешан в заговоре с использованием черной магии против другого брата, Ляна. А поскольку Лян занимал достаточно важную должность и мог навлечь на себя такой заговор, то по логике должен был представлять угрозу отцу. Обоих отстранили от государственных постов.

Начиная с этого момента, китайские хроники, составленные при преемнице Суй, династии Тан, особенно суровы к Гуану, обвиняя его во всех возможных видах сыновней непочтительности, в лицемерии и подлости. В 604 году император лежал на смертном одре — ослабленный, как заявляет один из источников, сексуальной невоздержанностью с наложницами после смерти в 602 году жены, когда окончилась его вынужденная моногамия, а принц Гуан, как говорят, сделал предложение любимой наложнице отца, Сюаньхуа, немедленно сообщившей об этом императору. Когда Вэнь послал за вторым сыном, намереваясь пересмотреть его статус наследника, записка оказалась перехваченной Гуаном и его приспешниками, один из которых вошел в спальню Вэня и приказал всем остальным выйти. Вскоре было объявлено — император скончался. Озабоченная совпадением, официальная история династии Суй лаконично отмечает: «бытовали разные мнения». В ту ноч, когда еще не остыло тело старого императора, похотливо утверждают источники, его сын и наследник — новый император Ян — обрел кровосмесительное счастье со своей мачехой Сюаньхуа.

А затем, после событий, достойных Эдипа, новый император начал демонстрировать все, что угодно, только не пуританство, вопреки надеждам отца. Забыв о плачевном конце Северной Вэй, Ян направил большое количество подневольных рабочих на ускоренное строительство новой столицы в Лояне. Нетерпение Яна увидеть свой новый город заставило строительство продвигаться так быстро, что, по оценкам, добрая половина от двух миллионов рабочих, как говорили, погибла. Он приказал копать Великий канал, рукотворную водную систему, соединившую северный Китай, от Лояна, с южной столицей на юго-восточном побережье, в современном Янчжэне. Официально построенный для облегчения транспортировки продовольствия из одной половины страны в другую, канал, похоже, видел роскошные флотилии Яна столь же часто, как и баржи с дешевым южным рисом: «драконьи лодки, суда-фениксы, красные боевые корабли, многопалубные транспорты» тащили на юг на «веревках из зеленого шелка».

Между тем мысли Яна быстро переключились на границу. Во время перехода власти от Вэня к его сыну тюрки оставались расколотыми междоусобицей. Как и прежде, слабейшая сторона — под предводительством правнука Тумэна, Жанганя, — искала у китайцев помощи и защиты от племен-соперников. В пятом месяце 607 года Жангань послал к императору родственников — тот находился во временной ставке между своими двумя столичными городами, Чанъанем и Лояном, — чтобы испросить разрешения пересечь границу и прибыть ко двору. Император отказал, но в следующем месяце случилось так, что во время большой охоты Ян попал через север Шэньси во Внутреннюю Монголию, в северо-восточный угол петли Желтой реки, где перешел китайскую границу и оказался во владениях тюрков.

Ян не стал полагаться на переменчивых варваров и ехал на север со своими чиновниками внутри каре войск. Судя, однако, по униженному обращению кагана к императору, когда тот прибыл на место, такие предосторожности были излишними. Сравнив себя с «крупинкой зерна», каган поблагодарил династию Суй за великодушную политическую и экономическую поддержку его правления против нападок племен-соперников: «Покойный император… глубоко сожалел об абсолютной беспомощности Вашего слуги, даже оставил ему жизнь… и послал Вашего слугу занять трон Великого кагана». Видя по особым предосторожностям, предпринятыми при дворе, что император явно встревожен, каган поспешил его заверить: «Ваш покорный слуга больше не тот пограничный каган, как в прошлом, Ваш покорный слуга является вассалом Вашей Чести». Каган даже молил о разрешении отказаться от тюркских обычаев в пользу китайских: «Если Ваша Честь сжалится над Вашим слугой, я буду молить, чтобы все было в соответствии с одеждами, узорами, законами и обычаями высшей страны — все, как в Китае». Явилась ли причиной постепенно выработавшаяся привычка к местным обычаям, или это диктовалось больше чисто экономическими соображениями (траты на китайские наряды и украшения для орды кагана не следовало сбрасывать со счетов), но император отклонил просьбу, попросив только о терпимости: «Поскольку район к северу от пустыни еще не умиротворен и войны пока необходимы, все, что требуется [от кагана], это оставаться верным и покорным — какая нужда менять одежды?» Кагану, однако, подарили колесницы, лошадей, барабаны, знамена, а для трех с половиной тысяч его людей устроили пир. Несколькими месяцами позже император нанес беспрецедентный визит в степную резиденцию кагана в Юньчжуне — Среди Облаков, — в монгольской ковыльной степи, чуть к востоку от самой северной точки петли Желтой реки. Он ехал в огромном дворце на колесах (защищенном передвижной стеной), вызвавшем, по свидетельствам китайских летописцев, трепет в местных жителях: именно на такой эффект и рассчитывали. «Варвары решили, будто приехал дух: всякий увидевший императорский лагерь за десять ли вокруг, падал на колени и кланялся до земли». После того как и каган встал на колени и произнес тост, император, отнюдь не чуждый рифмоплетства, растрогавшись, сам написал в честь экзотического севера восторженную оду: