— Пока, Билл! Пока, Родж! Мы будем думать о вас, когда услышим ваши пушки, которые разнесут немцев ко всем чертям под Лафиттом.

— Пока! — крикнул Том, глядя вслед уходящим парням. — Всего наилучшего!

— Пока! — ответили они. — Увидимся, Том!

Все десять дней отпуска в Коббзе Том бродил по мастерским, подбрасывая ногой стружки и вдыхая знакомый запах древесины, смолы, краски и клея. Плотники наблюдали за ним с некоторым любопытством.

— Ну что, Том? Тебе, наверное, теперь довольно скучно? Тихо? Ничего такого не происходит в старом доме.

— А, да! Тихо. Как всегда или почти что так.

— Ну, как тебе там понравилось? Много нового? Получил какой-то опыт?

— Понравилось? — переспросил Том.

— Молодость бывает раз в жизни, вот что я имею в виду. И может случиться, что у тебя не будет другого шанса.

— Мадемуазели — вот Сэм о чем говорит, — пояснил Боб Грин.

— А, о них! — сказал Том, наклонившись затем, чтобы поднять связку реек. — Им нужны твои деньги, только и всего.

— Ну, — сказал Сэм, — ты же рассчитываешь получить это бесплатно?

— Получить что? — уточнил Том и покраснел, услышав смех в мастерских.

— Том, ты и вправду такой невинный?

— Такой парень, уже двадцать лет, солдат! Они вас там что, ничему не учат?

— Ты не сын своего отца, парень, если до сих пор такой зеленый.

— Том себя бережет для Тилли Престон. Эта мадемуазель как раз для него. Верно, Том?

Том только пожал плечами и пошел прочь.

В большой кухне за столом сидела Бет Изард. На столе лежали ручка, почтовая бумага и стояла бутылка чернил. Ее муж Джесс стоял позади, покуривая трубку. Напротив сидела старая красивая цыганка Клементина Рейнбоу из Папет-Хилла, где, как говорили, цыгане стояли каждую зиму с незапамятных времен. В руках, одетых в митенки, она держала чашку чая.

Миссис Рейнбоу не умела ни читать, ни писать. Поэтому она и пришла за помощью в Коббз. Ее сын Александр был в армии, где-то на Западном фронте, и его командирам нужно было срочно послать письмо с просьбой немедленно отправить Александра домой, так как его бедные мамочка и папочка получили невероятно огромный заказ на колышки и им необходима помощь сына.

Бет сидела в нерешительности, поглядывая на мужа и на Тома, притихшего в углу у печки.

— Моя дочь Бетони грамотная. Если вы подождете до вечера, миссис Рейнбоу, она напишет вам это письмо.

— Напишите сами, миссис Изард. Я часто видела, как вы писали. Вы сделали надпись на повозке Джорджа.

— Ну, хорошо, — согласилась Бет и взяла перо. — Что мне писать?

— О колышках, пожалуйста, миссис Изард. Громадный заказ, и скажите им, что без Александра нам не управиться.

— Они не отправят его домой, — сказал Джесс, — только для того, чтобы делать колышки, миссис Рейнбоу.

— Вы думаете — нет, мистер Изард?

— Я в этом уверен, миссис Рейнбоу.

— Тогда напишите, что у нас заказ еще и на корзины, и нужно, чтобы он был готов к Рождеству.

— Что-нибудь еще, миссис Рейнбоу?

— Скажите господину полковнику, пожалуйста, что я видела прошлой ночью в дыму от костра, что скоро у него будут большие деньги.

Бет, ничуть не изменившись в лице, закончила письмо и написала имя миссис Рейнбоу внизу страницы. Она вложила письмо в конверт и написала адрес.

— Бестолковый парень, — сказала цыганка. — Уйти в армию и бросить нас! Он уже никогда не станет таким, как был, миссис Изард, связавшись с этой дурацкой войной.

— Никто уже не будет прежним, миссис Рейнбоу.

Когда цыганка ушла, Бет подняла глаза и встретилась со взглядом Тома.

— Хотел бы я быть там, — сказал он, улыбаясь, — когда полковник Александра получит это письмо.

— Как там Вильям и Роджер? — спросил Джесс. — Они все такие же крепкие и бодрые? — Он спрашивал об этом уже в сотый раз.

— Они в порядке, — подтвердил Том. — Они здорово выросли, оба. Вильям ростом почти что с дом.

— Ну да, он теперь бомбардир, помнится.

Вильям и Роджер сфотографировались в Руане и послали фото домой. Тогда в декабре в Хантлип пришел старый солдат, ковылявший на костылях, потому что потерял ногу в четырнадцатом году в битве за Монс. Он зарабатывал на жизнь тем, что писал портреты с фотографий солдат, которые ушли на фронт. Он обходил деревню и стучался в двери.

— Мужья, отцы, сыновья, любимые. Если у вас есть их фото, я скопирую для вас, сделаю настоящий портрет маслом.

Бет дала ему фотографию Вильяма и Роджера, сообщила все подробности цвета. Он скопировал все точно, как в жизни. Портрет повесили в гостиной над камином, и братья смотрели с него на свою семью: светловолосые, с прямым взглядом проницательных синих глаз, с сияющими лицами, гордые тем, что сидят вместе в военной форме. У Вильяма две нашивки на рукаве, пуговицы обоих начищены до блеска.

— Тебе тоже надо сфотографироваться, — сказал Тому Джесс. — И мы попросим художника сделать и твой портрет.

Он боялся, что Том, возможно, чувствует себя одиноким, потому что бабуся Тьюк всегда вязала что-нибудь для Вильяма и Роджера, но никогда ничего для Тома.

— Ты не переживай, — прошептал Джесс. — Потому что бабуся вяжет уже не так, как раньше.

— Чем тебе плохо мое вязание? — спросила бабуся, выпрямившись и глядя на Джесса. Зрение у нее было плохое, но вот слух просто превосходный. — Чем плохо мое вязание, хотела бы я знать?

— Ну, у той перчатки, что ты связала, было слишком много пальцев, а шапка получилась наполовину бордовая.

— Это маленький Дик сделал, поменял шерсть, пока я не видела. — Бабуся наклонилась вперед и коснулась руки Тома. — Я тебе что-нибудь свяжу. Что ты хочешь? Носки? Или перчатки? Или плед?

— Не беспокойся, у меня все есть.

— Ты, казалось, всегда не замечал холода.

— Я в порядке, — сказал Том. — Мне всего хватает.

Бет и Бетони присылали ему шерстяные вещи. Они присматривали за тем, чтобы у него все было.

— Что бы ты больше всего хотел получить? — спрашивала его Бетони. — Что тебе кажется самым необходимым?

— Большой фруктовый пирог, такой, как твоя мать однажды присылала в банке. В нем было много миндаля.

— Ты не знаешь про ограничения в продаже сахара? В новом году его будут отпускать по карточкам.

— Я думал, может, Бет удастся сэкономить немного меда.

— Мать говорит, что никогда еще люди так участливо не спрашивали ее о пчелах, как в последнее время, когда сахара стало не хватать. Но у нее, конечно же, есть немного меда для тебя.

Они были на кухне одни. Том сидел, глядя на огонь. Бетони наблюдала за ним.

— Ты никогда особенно не любил фруктовый пирог.

— Там мы были ему очень рады.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мы»?

— Ребята, — сказал он. — Им всегда нравится фруктовый пирог.

— Я должна печь пироги, чтобы накормить парней?

— Не их специально — мы всегда делимся, — сказал Том. — Мы всегда делим на всех то, что присылают. Это здорово, знаешь ли. Мы ведь все время немного голодные.

— Но почему? — удивилась она. — Почему они не кормят вас как следует?

— Много продуктов растаскивают, — пояснил Том. — Некоторые парни продают их магазинам и кафе. Что-то в этом роде, я слышал. Как бы то ни было, думаю, это правда.

— Но это ужасно! У меня просто кровь закипает, когда слышу о таких вещах! Должен же быть надзор.

В печи потух огонь, и Том нагнулся, чтобы подбросить дров. Он молча смотрел на Бетони некоторое время.

— Я очень расстроился, — сказал он, — когда узнал, что капитан попал в плен.

— Да, — сказала она. — Надеюсь, что немцы обращаются с ним неплохо. В письмах он говорит, что все в порядке, но я не перестаю беспокоиться.

— Мне кажется, не все немцы плохие. Некоторые — может быть, но не все. С ним все будет хорошо, Бет, не волнуйся.

— Зачем ты называешь меня Бет? Ты раньше этого никогда не делал.