— Сейчас ночь? — спросил Том. — Nacht, да?

— Да, десять часов.

— Похоже на то, — согласился Том.

Он лежал на спине, глядя вверх, но не видел ночного неба. Только какую-то пульсирующую черноту. Его глаза ослепли, а сам Том слишком окоченел, чтобы думать об этом. Он уснул мертвым сном.

Том проснулся от запаха горячего кофе и сел, оглядываясь. Его глаза не были так уж сильно повреждены, потому что, когда он смотрел вниз, на землю, темнота казалась сильнее, чем когда он смотрел вверх, на небо. И там, где Йозеф готовил завтрак, двигалось подобие тени. Только размытые бесформенные очертания, но от этого сердце Тома забилось с надеждой. Вчера чернота, сегодня серый туман. Возможно, завтра будет свет.

— Доброе утро, — сказал Йозеф. — Вроде посуше стало.

— Моим глазам уже лучше! — воскликнул Том. — Я вижу! Вижу!

— Что это значит? Я тебя не понимаю. Ты можешь меня видеть? Ты видишь мое лицо?

— Глаза, — сказал Том, показывая на них. — Кажется, что они намного лучше, чем были.

— Тебе лучше? Ты это хочешь сказать? Здорово, хорошо. Слава тебе Господи!

Он принес Тому завтрак из слегка подслащенного кофе, ломтика ржаного хлеба и кусочка жесткой холодной сосиски. Они сели друг против друга, между ними горел костер, и Том вглядывался в силуэт немца — темную тень на сером фоне. Жаль, он не знал, как тот выглядит. Ему хотелось дотронуться до невидимого лица. Он вытянул руки так, чтобы Йозефу было понятно. И тот, засмеявшись, провел его руками по своему лицу, дав Тому ощупать его черты.

— Я не красивый? Мне кажется, я просто красавец — не парень, а картинка. Тебе так не кажется?

Он засмеялся глухим смехом, и Том улыбнулся, поняв смысл шутки. Теперь у него было представление о лице немца: квадратное, с широкими бровями и морщинистыми скулами, небритым подбородком и натянутой кожей. И Том уронил руки на колени.

— У тебя не было достаточно еды. Тебе не стоило со мной делиться.

— Что? Что там было? Что ты говоришь?

— У тебя есть жена? — спросил Том. — Frau? Kinder? Семья?

— Ну да, конечно. У меня есть их фотография. Ах да, ты ведь не видишь. У меня жена Маргарет и двое детей: сын Петер и дочь Лотта. А еще собака Вальди. — Он залаял, как собака. — Hund! — сказал он. — Как это по-английски?

— Dog, — сказал Том.

— Dog. Он хорошо пасет овец. — И он заблеял. — Schafen! — сказал он. — А это как?

— Sheep, — сказал Том.

— Да, да. Хорошая dog с sheep. Ну, скоро я буду классно говорить по-английски!

Так, значит, этот парень был пастухом и жил па ферме. Зачем же он покинул ее и пошел воевать? В Германии что, и пастухи военнообязанные? Том не знал, как спросить об этом. Он взял свою чашку и выпил кофе.

Вдруг послышался шум. Невдалеке раздались голоса. Йозеф вскочил на ноги, вскрикнул и побежал по окопу. Том остался сидеть, навострив уши, пытаясь определить, что это за звуки. Потом послышался резкий хлопок ружейного выстрела, за ним несколько один за другим, а после паузы шаги, приближающиеся к краю окопа. Заговорили по-английски, Том ответил.

— Бог мой, тут один из наших парней внизу! — сказал голос, скорее всего офицера. — И выглядит довольно неважно. Как твое имя, парень, и из какой ты части?

— Двадцать восемь двести тридцать три, Маддокс, Шестой батальон дивизии трех графств.

— Я думал, ты немец, в этой шинели… Тебе повезло, что ты сразу же заговорил, а то я мог пристрелить тебя. Можешь идти, Маддокс?

— Думаю, да. Только я не очень-то хорошо вижу.

— Подожди минутку, мы тебе подадим руку. Каннингем! Доддс! Идите, подайте этому парню руку.

— А где Йозеф? — спросил Том.

— Кто этот вонючий немец? — сказал один из тех, кто пришел помочь ему. — Да он сдох, потому что заработал три-четыре пули.

— Но он был моим другом! Он спас мне жизнь! Он отдал мне свою шинель и поделился едой и питьем.

— На самом деле, Бог ты мой? — сказал офицер. — Ну, мне жаль, Маддокс. Но это он первым открыл огонь и попал моему Россу прямо в сердце. Это меня просто взбесило, уверяю тебя, потому что Росс был моим лучшим солдатом.

Пока Тома вели, ему рассказали, что битву у Ла-Було выиграли. Кантри Пойнт и Петушиную Шпору взяли, и восемьсот немцев сдались в плен. Весь этот сектор теперь был в руках англичан.

Каждое утро и по вечерам в переполненном госпитале в Руане Тома осматривал доктор, светя ему в глаза маленьким фонариком.

— Они будут видеть лучше? — спрашивал Том.

— Да, думаю, да. Они уже стали лучше, так ведь?

— Немного. Но не очень. Я все еще вижу только тени и очертания.

— Пока еще рановато. Тот снаряд, должно быть, разорвался слишком близко. Я бы сказал, вам повезло остаться живым.

В госпитале никогда не было тихо. В палате с Томом лежало еще человек сто, многие с тяжелыми ранениями, стонущие, кричащие и плачущие от боли. Медсестры работали без отдыха. Частенько они разговаривали слишком громко и нетерпеливо, а руки были слишком грубыми, безжалостно срывая одежду с истерзанных тел. Вся эта возня раздражала Тома, проводившего в темноте день за днем. У него болела и кружилась голова. Ему нечего было сказать этим проворным белым принцессам, болтавшим поверх его головы. Он был совсем один в центре этого мира движения и шума.

Но однажды он услышал спокойный девичий голос и почувствовал нежную руку и что-то пришедшее из мира, где нет суеты, рядом с собой.

— Рядовой Маддокс? Мне сказали, вы из Чепсворта, где делают горчицу.

Том улыбнулся. Голос девушки был голосом из дома. У нее был тот же акцент, хотя и не такой сильный. Она называла город «Чепсорт» на манер местных жителей.

— Вы, должно быть, тоже оттуда, если знаете эту поговорку.

— Я из Блегга, это местечко в четырех милях. Вы его знаете?

— Думаю, должен, я ведь сам из Хантлипа, совсем рядом. Мы с вами соседи.

— Говорят, люди в Хантлипе — это либо лисы, либо гончие. Вы кто из них?

— А в Блегге все носят лохмотья! — с удовольствием сказал он в ответ.

— Только не я, — сказала девушка. — Я получаю бесплатную форму. — Он чувствовал, что она улыбается. — А где в Хантлипе вы живете?

— Местечко называется Коббз, ближе к Мидденину. Там есть плотницкие мастерские — Тьюка и Изарда.

— Знаю, я там часто проходила.

— Как вас зовут?

— Линн Мерсибрайт.

— Я не помню, чтобы вы учились в школе в Хантлипе.

— Мы живем в Блегге только последние пять лет. А до этого мы жили в Стемли, а еще раньше в Скинтон Монксе. Мой папа немного бродяга. Он работает на ферме Аутлендз, и у него есть дом в Стоуни Лейн.

— Я знаю Аутлендз. Я там бывал много раз, но лучше не буду говорить, что я там делал.

— Браконьерствовал? Можете не волноваться, мой отец там просто работник. Он бы охотно вас благословил.

Том наклонился вперед, но она была только белой тенью.

— Жаль, что не могу рассмотреть вас как следует.

— Скоро сможете, я уверена. Но мне пора уходить, а то сестра устроит мне взбучку.

— Сиделка, — сказал он беспокойно. — Сиделка! Вы еще здесь?

— Да? В чем дело?

— Вы придете навестить меня еще?

— Да, конечно, я буду приходить каждый день.

До того как пойти добровольно на фронт, она служила в Мейнел-Холле. И когда война кончится, она вернется туда.

— На все Божья воля, конечно.

— Если верить тому, что говорят, это ненадолго.

— Хорошо бы так и было.

— Линн, — спросил Том, — сколько тебе лет?

— Почти двадцать два.

— Значит, ты на шесть месяцев старше меня.

— Вижу, ты получил письмо из дома. И еще посылку.

— Проблема в том, что я не могу ответить. Написать настоящее письмо. Все, что я могу сделать — заполнить бланк.

— Когда у меня будет время, я помогу тебе написать письмо. Может быть, завтра. Это мой выходной.

Когда она пришла на следующий день, Том сидел на террасе. Солнце ярко светило, и ему были видны его лучи в волосах Линн. Они были ярко-рыжие и сияли, как медь, потому что сейчас на Линн не было чепчика.