Утонули саги миров томно.

С восторгом

яр пучил клевер сна.

Но ссадин ал порок.

Слетел

скоро

рок,

слетел скоро

планид ассонанс.

Ревел клич упрямо грот.

Сов сонм,

отвори мига силу!..

Ноту

туч поту

дарит тон игл одинокий.

Око при луне

на раму давит.

И от стен,

от сна

мутит сор думы…

Восток, отопри мираж!

*Весь текст представляет собой монопалиндром, который одинаково читается по буквам от начала к концу и от конца к началу (включая название), символизируя, по Велимиру Хлебникову, равноправное поэтическое движение в прошлое и будущее Поэзии. А.Б.

Музыка Петромитуричева

(наблюдение над графикой Петра Митурича)

музыка петромитуричева

маленький мягкий значок

как половинная нотка

в зеркале обращённая

перед названием «РАЗИН»

хлебниковской поэмы

«РАЗИН-НИЗАРь» получается

истинное название.

Другой полюс

(три заумных стихотворения)

1

пыукпок шпофуцкиц

зущщал в мофр фцуе афуцки

пртле злежэ

ывасфнуцва с пыха опхозхо

пафх

ворпашупа шкоп вытп

2

гэх

жлбюг

няп яылшов

а ипц фып вумс

улкот пцик

зуфргу

3

яивит ми ывж

неродщ фышовми

цунс ыушпидут

пиывшм

вктап и ерцгуат

ДООСМОС  ПО

(песня-гимн ДООСу – Добровольному Обществу Охраны Стрекоз)

Вольнолетающим заврам-доосам

Небо концерты – бравирует – гроссо!

аум

заум

оум

доосмос

ПО!

Добрые-вольные стреко-секьюри

крылоруками-стихами взмАХнули:

аум-заум-оум-доосмос-ПО-

Кры-ы-лья – ритмы, речения, струны...

полубезумны, умны и заумны...

аум

заум

оум

доосмос

ПО!

(«Ты всё пела…»,  но это – ДЕЛО!

Ты всё воспел, и космос расцвёл!)

аум

заум

оум

доосмос

ПО!

Линии лилии лалии Глосса...

Это делА  Твои, Небоголосый!

аум

заум

оум

доосмос

ПО! –

ЭЗ-

И-

Стрелец

Визуальное стихотворение Александра Бубнова

--------------------------------------------------------------------------

-- Литературов Идение --

Сергей Бирюков

доктор культурологии

ДООС – заузавр

Галле, Германия

Поэтическое мироздание

к 125-летию со дня рождения Велимира Хлебникова

Несмотря на все толкования, порой замечательные, Хлебников остается загадочным и непостижимым или недостижимым. Кажется, мы приближаемся к нему, но он уходит, как линия горизонта.

''и понял я, что я никем не видим''

В смысле приближения к этой линии, а вернее в идения линии мне кажутся наиболее плодотворными лингвистические обоснования В.П. Григорьева. Они позволяют держать горизонт в постоянном поле зрения. Мы рассматриваем цепочку слов и сопоставляем ее с другой цепочкой и так постепенно оживает лицо.

«Слово – пяльцы; слово – лен; слово – ткань».

В.П. Григорьев настаивает на этой хлебниковской максиме как ключевой. Метафорический ход  понятен. Хотя можно бы сказать, что здесь нарушена последовательность движения, или неотредактирована самим автором. Но, положим, что такова сознательная воля автора. Преобразование – пяльцы– он ставит на первое место, природное начало – лен– на второе, производное от природного и инструментального – ткань– на третье. Как завершение процесса. Итак, интуитивно инструментальному началу отдается предпочтение. Пока художник не прикоснулся к слову – оно лен. И только инструментально можно создать ткань.

Решение кажется очень простым и даже каким-то техническим. Однако в самой записи, то есть – произведении, содержится поэтическое начало. Это не афоризм, а какая-то новая компрессивная форма, близкая к афористичности. Но автор ставит вполне позитивистскую задачу, он здесь не нарушает коммуникации. Другое дело, если бы мы немного изменили текст, например, таким образом: ''Слово – пяльцы; слово – лень; слово – тень''. В таком случае мы сразу уходим из степени доверия к слову и демиургическому мастерству в степень глобального недоверия, или абстракции. Эта степень увеличится, если мы преобразуем произведение в абсурдном ключе. Вариантов здесь может быть множество. Этот путь известен по Крученых, который поименовал Хлебникова Иудой и Азефом, то есть предателем и провокатором.

Крученых требовал доведения эксперимента до предела. Он полагал, что можно дойти до нулевой степени смысла. И, возможно, не догадывался, что его собственные тексты подвергнутся интерпретации. Однако он ошибся. Он сам попал в ловушку, поставленную для других.

Провокативность хлебниковской поэтики во всех ее проявлениях – в практической и теоретической – в неспециальности, ненарочитости. Иногда можно сказать, что он движется как будто не догадываясь. Настолько органично вырастает его поэтика, как та самая ''друза камней'', которая создает высшую гармонию.

Попробуем посмотреть некоторое количество примеров.

Хлебников, конечно, не просто пишет стихи, а создает новую систему поэзии. Он действует здесь в первую очередь исходя из потенциала русской поэзии как языкового явления.

Язык становится основанием новой поэтики, в то время как раньше основанием служили тематика, формы, жанры. Отдельное слово уже несет в себе поэзию («слово как таковое»), отдельный звук – уже поэзия.

Он предлагает действовать «наималами» («наимал слуха», «наимал ума»), то есть мельчайшими единицами. Через наималы можно, по его мысли, проникнуть в ЗА-слово, найти прямой вход в денотат, в означаемое. Его поиски в этом направлении оказываются родственными лингвистическим поискам – от Фердинанда де Соссюра до Бодуэна де Куртенэ. И поскольку это был поиск поэта – филолога – историософа – орнитолога – математика в одном лице, то многие его произведения становились своего рода поэтическими трактатами. Он был как бы новый Аристотель, Буало, Ломоносов. Но при этом он не именовал творения трактатами и не строил их согласно традиции, как например Ломоносов выстраивал свой стихотворный трактат «О сомнительном произношении буквы Г в русском языке».

Так «Заклятие смехом» выглядит внешне как стихотворение и как именно заклинательный текст.

Хлебников вроде бы ставит перед собой формальную задачу – по «скорнению», «сопряжению» слов. Он работает с языком, стремясь максимально выявить возможности корневого гнезда, к которому принадлежит слово «смех». Из лексем в корневой связке Хлебников строит произведение, довольно сложно разработанное, в котором начальный посыл получает усиление видоизменением слова: мало того, что «смеются», но еще «смеются смехами», мало, что «смеянствуют», но делают это «смеяльно» и т.д. Это динамика стиха, а вот и статика – повтор одного слова: «Смейево, смейево». Таким образом создается гамма, веер возможностей смеха. И одновременно показывается возможность создания текста на однокорневой основе, когда повтор осознается как инвариант. Здесь это представлено в чистом виде, подобно кристаллу.

Другой вариант поэтического трактата предстает в известном «Бобэоби...»:  «Бобэоби пелись губы, / Вээоми пелись взоры, / Пиээо пелись броби, / Лиээй – пелся облик, / Гзи-гзи-гзэо пелась цепь. / Так на холсте каких-то соответствий / Вне протяжения жило Лицо».

Здесь два ряда: звуковой и логический. Левая сторона представляет собой чистое звучание, дающее настрой правой стороне – логической. Здесь двойное взаимодействие: чистый звук наполняется отсветом словесной логики, а последняя вбирает в себя приемы звуковедения. Поэтому правая часть интонируется и артикулируется в соответствии с тем, что задается в левой части.

Проработанность звукового ряда обостряет привычное звучание слов логического ряда, перестраивает слух. Известные нам слова мы как бы произносим и слышим впервые. Они отражаются в звуковых подобиях.