Он замолчал, сел в кресло и одним глотком выпил остывший кофе.

— Лоу, если ты пошлешь меня к черту, я не обижусь, — продолжал он. — Это даст мне право послать к черту весь свет, как бы я ни дорожил своей карьерой. Я тогда устроюсь к тебе швейцаром и наконец-то буду иметь удовольствие видеться с тобой каждый день.

Он замолчал. Длительная тирада вернула его в нормальное состояние. Перед Мондом сидел прежний Доулинг, не умеющий отступать. Молчал и Лоуренс. Он понял, о чем идет речь. Надо провести очень быстрое и эффективное расследование; завершить его прежде, чем какая-нибудь информация просочится в печать, а потом подать ее в нужном освещении. Размышляя об этом, Лоуренс прислушивался к себе, с удивлением замечая признаки того нервного возбуждения, которое предшествует большой охоте.

— Кто-нибудь из наших общих знакомых там, за океаном, ведет это дело? — спросил вдруг Монд.

Можно было подумать, что спросил он нечто такое, от чего должен был рухнуть потолок. Сэм Доулинг побледнел, взгляд его опять метнулся вверх, потом в сторону. Он понял, что Монд соглашается с его предложением!

— Лоу, будь я проклят, — хрипло проговорил он. — Я обратился к тебе только по долгу службы. Я буду не я, если не понял, что ты соглашаешься?

— Ты не ответил на мой вопрос, — мягко заметил Лоуренс.

— Не ответил, — словно про себя проговорил Сэм Доулинг. — Что же тебе ответить?.. Мне позвонил — заметь, в пять утра! — сам руководитель бостонского отделения ФБР Чарлз Маккью. Ты о нем мог слышать от меня. Как я понял, предварительное следствие откровенно ему навязано. Эти самые «высшие сферы», гори они огнем, наняли какого-то безымянного умельца, вроде даже из иммигрантов. Уже тут я вижу некий прямой расчет: иммигранту ведь легче диктовать условия. Сделает все быстро и как надо — дадут чек и отправят в лучший отель Европы; докопается до сути — двинут разок по черепу и отправят в лучший мир. Если ты ввяжешься в это дело… — Он замолчал.

— Ты же сам предлагаешь мне в него ввязаться.

— По необходимости, Лоу. Я растрезвонил, как мог, — Сэм поднес к уху руку с воображаемой телефонной трубкой, — я рассказал господину Чарлзу, какой ты есть и что нет тебе равных, лишь для того, чтобы отказ твой, а стало быть и мой, выглядел правдоподобно.

— А я, пожалуй, не стану отказываться от столь лестного предложения, — улыбнулся Монд. — Не содрать ли нам с этих «высших сфер» гонорар по высшей ставке, сэр Доулинг?

— Так. — Доулинг поднялся, но теперь он ходил по кабинету не так нервно. — Понимаю… Лишние деньги нужны, как воздух…

Лоуренс не перебивал его, давая возможность отработать эту самую простую версию, объясняющую его согласие.

— Когда я сказал Маккью, этому своему знакомцу из ФБР, что так любит поднимать порядочных людей в пять утра с постели… когда я твердо ему сказал, кто ты есть и сколько будет стоить твоя работа, он мне тут же заявил, каналья, что какую бы сумму ты ни назначил, она автоматически будет увеличена в пять раз…

— Ну вот видишь! — засмеялся Лоуренс.

— Вижу, что ты спятил, старина, — сказал Сэм Доулинг.

— А может быть, чтобы взяться за такое дело, и надо спятить? — ответил Монд.

Перелет был слишком долгим, чтобы спать все время. То проваливаясь в дрему, то просыпаясь, Монд постепенно вспоминал то один, то другой эпизод той поры, когда они с Доулингом, можно сказать, почти мальчишками, начинали постигать премудрости нелегкой полицейской службы. И воспоминания эти все настойчивей возвращали Монда к мысли о том, что наконец-то пришла пора от научного затворничества возвращаться к активной следственной работе. Мысль эта пришла не сразу, не вдруг — сама жизнь подводила к ней Монда исподволь, и особенно по мере того, как рядом подрастала, постепенно проявляя свои способности, его дочь Мари. Чувствовал ли этот новый расклад в душе Монда проницательный старый Доулинг, когда неожиданно явился к нему с этим странным, казалось бы, предложением пуститься в столь дальний путь? Обычно начальник территориального полицейского управления обращался за содействием к другу лишь в наиболее трудных случаях, требующих ювелирного криминалистического анализа, а тут вдруг предложил ввязаться в дело, мало того что ординарное, так еще и с неким светским душком.

Очевидно, вот здесь-то Доулинг и хитрил, явно думая не столько о самом Лоуренсе Монде, сколько о его дочери Мари Монд. Сам он не просто любил Мари, выросшую на его глазах без рано умершей матери, но, как-то назвав ее в шутку племянницей, постепенно настолько уверовал в этот согревающий душу факт родства, что считал своим долгом не только опекать, но и поддерживать там, где только он мог оказать ей помощь.

Независимо друг от друга Лоуренс и Сэм приглядывались к ней особенно внимательно с того момента, когда она заявила, что идет учиться на юридический факультет. И если Монд отнесся к ее намерению скорее как к причуде, Доулинг сразу стал смотреть на нее как на будущего профессионала, побуждая участвовать в делах отца сначала в качестве секретаря, а чем дальше, тем больше в качестве первого помощника.

Сэмьюэл Доулинг никогда не скрывал, что отход Лоуренса от следственной работы его огорчает. И вот теперь, когда Мари исполнилось двадцать четыре года, он вынашивал идею побудить отца и дочь открыть свое собственное дело, но не примитивное сыскное агентство, а нечто принципиально новое, где бы научный потенциал Монда, подкрепленный финансовой и кадровой поддержкой полицейского управления, где Доулинг был хозяином, заработал с полной отдачей.

Нехитрая интрига Доулинга забавляла Лоуренса. Однако, наблюдая за успехами дочери, он все больше убеждался в том, что ее профессионализм вовсе не причуда и пришла пора серьезно думать о ее карьере. Собственное агентство, к которому он придет через это вот внезапное и отчасти даже спешное включение в подозрительное дело о заокеанском двойном убийстве… Современное агентство, где всегда найдется место и Мари, и ему самому, и Доулингу, перестанет быть утопией. Через столько лет вновь сменить кабинет ученого на непредсказуемое поле сыскной работы — значило теперь для Монда заново испытать себя. Именно поэтому с легким сердцем он и откликнулся на это пахнущее авантюрой предложение лететь в Бостон.

Предположение Доулинга о том, что в деле замешаны «высшие сферы» с их собственной логикой жизни и что это само по себе опасно, он принял в расчет, и сопровождающий его Рудольф, один из самых надежных сотрудников территориального управления полиции, в определенном смысле гарантировал снижение риска до уровня, обычного в их деле.

Более серьезным, однако, казалось ему то, что безымянному напарнику, с которым, как он понял, ему предстояло работать, может быть отведена роль овцы, предназначенной на заклание. Кем бы он ни был, этот нанятый иммигрант, пусть даже самой обычной пешкой в чьей-то закулисной большой игре, но чтобы так вот просто пустить человека в расход ради сохранения чьих бы то ни было жутких тайн, — это не укладывалось в его сознании. Впрочем, сейчас фантазировать на эту тему не имело смысла, и Монд решил, что разберется во всем на месте.

Эта встреча была как символ, как какой-то странный сюрприз, приготовленный судьбой через столько лет. Как это нередко бывает, жизнь оказалась фантастичнее самых разных предположений. Когда ему вскоре после прибытия представили его будущего напарника и тот, протянув свою сухую цепкую руку, тихо сказал: «Андрей», — Лоуренс Монд, не подавая вида, что прекрасно знает, кто такой Андрей Городецкий, демонстрируя академическую вежливость, посчитал для себя нужным лишь уловить, как поведет себя сам Андрей, пожелает ли он показать Маккью и его помощникам, что знает Монда.

В этом смысле Городецкий повел себя безупречно, словно опытный конспиратор, умеющий все просчитать на десять шагов вперед. В таких случаях говорят: ни один мускул не дрогнул на его лице. Это означало, что по каким-то своим причинам Андрей не хочет, чтобы об их знакомстве стало в этом кругу известно.