— Мы плывем в Лунден? — спросила она.

— Да.

— Ненавижу Лунден, — с горечью произнесла Бенедетта.

— Его есть за что ненавидеть.

— Когда явились работорговцы... — начала она и умолкла.

— Ты говорила, тебе было тогда двенадцать?

Она кивнула.

— Я должна была выйти замуж тем летом. За хорошего человека, за рыбака.

— Его они тоже убили?

— Они всех убили! Сарацины! — Она с отвращением выплюнула это слово. — Они убивали всех, кто оказывал сопротивление, и тех, кого не хотели брать в рабство. Меня хотели. — В её последних словах звучала страшная ненависть.

— А кто это — сарацины? — Я с трудом выговорил незнакомое слово.

— Люди из-за моря. Некоторые даже живут на моей земле. Они не христиане. Они дикари!

Я похлопал по ступеньке рядом с собой. Она поколебалась, но села.

— И ты попала в Британию? — мне было интересно.

Некоторое время Бенедетта молчала, потом пожала плечами.

— Меня продали, — просто сказала она, — и повезли на север, я не знала куда. Мне говорили, что это ценится, — она коснулась пальцем своей кожи, чуть отливающей золотом в сумерках. — На севере, где кожа у людей бледная, как молоко, это стоит денег. На севере меня продали во второй раз. Мне всё ещё было двенадцать, — она сделала паузу, чтобы взглянуть на меня, — но я уже была женщиной, не ребёнком.

В её голосе слышалась горечь. Я кивнул в знак понимания.

— Спустя год меня продали снова, — продолжила она. — Одному саксу в Лундене. Работорговцу. Он заплатил кучу денег. — Она говорила так тихо, что я едва слышал. — Его звали Гуннальд

— Гуннальд, — повторил я.

— Гуннальд Гуннальдсон.

Она смотрела на северный берег, где к самой воде спускалась деревушка. Ребёнок махал с разрушающейся пристани. Я наблюдал, как вёсла ныряют в воду, толкают и медленно поднимаются из воды, роняя с длинных лопастей капли.

— Они привезли меня в Лунден, где продали рабов, — продолжила Бенедетта, — и оба меня насиловали. Оба, отец и сын, но сын был хуже. Они бы меня не продали, они хотели мной пользоваться, и я попыталась убить себя. Лучше смерть, чем эти свиньи.

Последние слова она проговорила тихо, как будто боялась, что нас услышат гребцы на ближних скамьях.

— Пыталась убить себя? — переспросил я, так же тихо.

Она обернулась ко мне, и, ни слова не говоря, откинула капюшон и размотала серый шарф, который всегда носила на шее. И я увидел шрам, глубокий шрам поперёк нежной шеи. Она позволила мне взглянуть и вновь накинула шарф.

— Я порезала недостаточно глубоко, — ровно проговорила она, но этого оказалось достаточно, чтобы они меня продали.

— Эдуарду?

— Его управляющему. Мне приходилось работать на его кухне и в его постели, но королева Эдгива меня спасла, и теперь я служу ей.

— Как доверенная служанка.

— Как доверенная раба, — сказала она всё так же горько. — Я не свободна, господин. — Она снова накинула капюшон на чёрные, как вороново крыло, волосы. — Ты держишь рабов? — гневно спросила она.

— Нет, — сказал я, что было не совсем правдой.

Многие мои воины имели усадьбы рядом с крепостью, занимались хозяйством, и я знал, что многие держат рабов. У отца в крепости рабов было десятка два — они готовили, мыли, чистили, стирали бельё. Некоторые до сих пор там, они состарились и получают плату как слуги. Сам я новых рабов не брал — меня отвратил собственный опыт рабства, когда я был прикован к веслу в стылом море. И к тому же я в рабах не нуждался. Мне хватало и мужчин, и женщин, чтобы содержать крепость в безопасности, сытости и тепле, и хватало серебра, чтобы им платить.

— Мне случалось убивать работорговцев, — заметил я, понимая, что говорю это только ради одобрения Бенедетты.

— Если мы придём в Лунден, — сказала она, — может, ты убьёшь одного для меня?

— Гуннальда? Он всё ещё там?

— Пару лет назад был, — безрадостно отозвалась она. — Я его видела. Он меня тоже увидел и улыбнулся. Нехорошая это была улыбка.

— Ты его видела? В Лундене?

Она кивнула.

— Королю Эдуарду нравилось его посещать. Королеве тоже. Она делала покупки.

— Королю Эдуарду следовало приговорить Гуннальда к смерти за то, что он делал с тобой, — сказал я.

Она усмехнулась в ответ.

— Эдуард брал деньги у Гуннальда. Так зачем королю его убивать? Я ничего не значила для Эдуарда, царство ему небесное. — Она перекрестилась. — Что мы станем делать в Лундене?

— Встретимся с Этельстаном, если он там.

— А если нет?

— Пойдём дальше и встретимся с ним.

— И что он с нами сделает? С госпожой? С её детьми?

— Ничего, — просто сказал я. — Я скажу ему, что вы под моей защитой.

— Для него этого достаточно? — её голос звучал скептически.

— Я знаю короля Этельстана с детства, и он честный человек. Он отправит тебя под защитой в мой дом в Беббанбург, а мы тем временем будем воевать.

— Беббанбург! — она произнесла это слово со своим странным акцентом. — Что там, в Беббанбурге?

— Безопасность. Там ты будешь под моей защитой.

— Авирган говорит, что неправильно принимать помощь от язычников, — категорически заявила она.

— Авиргану не нужно ехать с королевой, — ответил я.

Мне на мгновение показалось, что она улыбнется, но порыв иссяк, и она просто кивнула.

— Он поедет с ней, — произнесла она с неодобрением и взглянула на меня большими серо-зелёными глазами. — Ты в самом деле язычник?

— Да, в самом деле.

— Это нехорошо, — серьезно сказала она.

— Скажи, а Гуннальд Гуннальдсон язычник?

Она долго не отвечала, потом резко помотала головой.

— Он носит крест.

— И это делает его лучше меня?

Она на секунду задумалась и затем признала:

— Нет.

— Тогда, быть может, если он всё ещё в Лундене, я его убью.

— Нет, — твердо ответила она.

— Нет?

— Позволь мне его убить, — сказала она, и, кажется, впервые с тех пор как мы встретились, Бенедетта выглядела довольной.

Мы плыли дальше.

В Лунден мы прибыли в сумерках, еще более темных из-за висящего над городом дыма. Не меньше пары десятков кораблей тяжело шли вверх по реке, большинство из них с провизией и припасами для целой орды людей и лошадей. Один корабль был так перегружен, что выглядел, как плавучий стог сена, оседлавший приливную волну на петляющей реке. Мы миновали небольшие поселения к востоку от Лундена, кораблестроителей с кучами древесины и дымящимися ямами, в которых они жгли сосну, добывая вонючую смолу, и смердящих кожевников, дубящих шкуры дерьмом. Поверх всего этого стояла густая вонь самого Лундена, запах дыма и нечистот.

— Не река, а выгребная яма, — посетовал Финан.

— К этому привыкаешь.

— Кому это нужно? — Он посмотрел на воду, обтекающую нос Спирхафока.— Да тут же повсюду одно дерьмо!

Мы оставили заболоченные берега, направившись к двум пологим холмам Лундена. Темнело, но света хватало, чтобы заметить трёх копейщиков, стоящих на высокой каменной стене небольшого римского бастиона, защищающего восточную часть города. Ни один из троих не носил темно-красный плащ, и флаг с прыгающим оленем не реял над стеной. Они не проявили к нам никакого интереса. Забитые кораблями причалы начинались сразу после бастиона, и прямо посреди них, ниже по течению от большого моста, тянулась каменная стена, которую я очень хорошо знал. Построенная римлянами стена закрывала каменную площадку, на которой стоял роскошный дом. Я жил в нём с Гизелой.

К каменной стене не было привязано ни одного корабля, поэтому я поднажал на рулевое весло, а уставшие гребцы сделали последний рывок.

— Суши весла! — крикнул я, и Спирхафок осторожно скользнул к массивным камням.

Гербрухт протянул носовой швартов через огромное железное кольцо в стене и дождался, пока Спирхафок пройдет последние несколько ярдов. Корабль ударился кормой о камень, и Берг схватился за другое кольцо. Я бросил ему кормовой швартов, и корабль подтянули вплотную к стене. Когда раньше я держал здесь корабль, то прикрывал корпус холщовыми мешками с соломой, но эту задачу можно перенести на утро.

В каменную стену врезалась узкая лестница, чтобы взбираться наверх при отливе.

— Стой, — приказал я своей команде и пассажирам.

Мы с Финаном запрыгнули на лестницу и забрались на широкую террасу — я любил там сидеть вечерами, когда северный ветер уносил прочь вонь Темеза. Мы с Гизелой любили. Ночь теперь опускалась быстро, дом был тёмен, только тусклый свет горел за ставнями одного окна, да мерцал огонь во внутреннем дворике.

— Кто-то там живёт, — сказал Финан.

— Этот дом принадлежит королю, — отозвался я. — Альфред всегда отдавал его командующему гарнизоном, хотя многие им не пользовались. А я — да.

— Но которому королю?

— Теперь — Этельстану, но западные саксы захотят его отобрать.

Лунден — ценность, поскольку на одни только его пошлины можно содержать маленькое королевство. Я задумался, определил ли Эдуард в завещании, кому из своих сыновей, Этельвирду или Этельстану, править этим городом. Но в итоге, конечно, правителем станет тот из единокровных братьев, кто сумеет собрать больше копий.

Дверь дома открылась.

Вышел Вармунд.

Сначала я его не узнал, и он меня не узнал. За его спиной освещённый факелами проход вел во внутренний двор, и лицо оказалось в тени. Ну а я, должно быть, последний, кого он ожидал встретить в Лундене. Поначалу меня озадачили лишь его габариты —огромный, на голову выше меня, широкоплечий, косматый, а ноги в сапогах напоминали стволы деревьев. Свет от факелов скользнул по звеньям кольчуги, потом опустился к бёдрам. Вармунд ел мясо, отрывая зубами куски от кости.

— Ты не смеешь ставить здесь свой паршивый корабль, — рявкнул он и внезапно затих. — Господи! — произнёс он, отшвырнул кость, выхватил сакс и налетел на меня с неожиданной для такого громилы прытью.

Я оставил Вздох змея на корабле, но на поясе у меня висел мой сакс, Осиное жало. Я поспешно шагнул вправо, в сторону от Финана, чтобы у Вармунда оказались враги с обеих сторон. Первый удар не достал меня всего на ширину пальца. Я нырнул вниз, уклоняясь от второго свирепого замаха, нацеленного мне в голову, и отбил третий Осиным жалом, перехватив его основанием. Удар сотряс мою руку. Его сила была чудовищной.