— Беббанбург! — взревел я, встал на гребную скамью, пробежал по ней и прыгнул. Тип, раньше кричавший, что мы язычники, продолжал вопить: «Убейте их! Убейте!». Он стоял на высокой площадке на носу, откуда с десяток воинов продолжали безрезультатно тыкать копьями в Беорнота и его товарищей. Остальная часть их команды – не более сорока человек – наблюдала за нами из тёмного чрева корабля. Едва я приземлился, от меня шарахнулся юнец в кожаном шлеме, с изрубленным щитом и испуганным взглядом.

— Помереть хочешь? — рявкнул я на него. — Брось щит, мальчишка, и живи себе.

Вместо этого он поднял щит и с воплем ударил им меня, хотя удар не причинил мне вреда. Его щит я встретил своим, повернул свой так, что и его щит развернулся, открыв его тело для смертельного укуса Осиного Жала, который пришёлся в живот. Я рванул клинок вверх и вспорол врага, как жирного лосося. Справа от меня дрался Фолькбалд, слева Осви, и втроём мы сломали их хилую стену щитов, ступая по мёртвым телам и скользя в крови. А потом раздался крик Финана:

— Я взял их корму!

Справа на меня кто-то бросился, Фолькбалд сбил его с ног, Осиное жало полоснуло врага по глазам, и Фолькбалд вышвырнул его, ещё кричащего, за борт. Обернувшись, я увидел Финана и его людей на рулевой площадке. Они выбрасывали за борт мёртвых, и, насколько я мог судить, заодно и живых. Теперь враги были разделены на две группы – несколько человек на носу, остальные между моими людьми и людьми Финана, к которым присоединились и разгоряченные воины Эгиля. Сам он, с алым по рукоять мечом, прорубал себе путь между гребными скамьями, и враги рассыпались перед норвежской яростью.

— Бросайте щиты! — крикнул я врагам. — Бросайте мечи!

— Убейте их! — вопил человек на носу. — Бог на нашей стороне! Мы не можем проиграть!

— Зато ты можешь сдохнуть, — рявкнул Осви.

Из двадцати своих людей половину я оставил в обороне, прикрывать спину, а остальных повел к носу. Мы встали в стену щитов и медленно, пробираясь через скамьи гребцов и брошенные весла, двинулись вперед. Стуча клинками по щитам, выкрикивая оскорбления, мы являли собой приближающуюся смерть, и враг это узрел. Они побросали щиты и оружие и покорно опустились на колени. Все больше моих людей карабкалось на борт, к ним присоединялись норвежцы Эгиля. Вопль подсказал мне, что позади кто-то умер – последний вопль побежденной команды, потому как враг уже повержен. Я мельком взглянул направо, увидев, что четвертый вражеский корабль, самый маленький, расправив парус, мчится на юг. Он удирал.

— Битва окончена! — крикнул я врагам, сгрудившимся у креста на носу корабля. — Не умирайте понапрасну! — Мы потопили один корабль, а два захватили. — Бросайте щиты! — крикнул я, выходя вперед, — всё кончено!

Щиты загрохотали по палубе, а с ними копья и мечи. Все было кончено, за исключением одного отчаянного воина, всего лишь одного. Он был молод, высок, с густой светлой бородой и яростным взглядом. Он стоял на носу с длинным мечом в руке и простым щитом.

— Бог на нашей стороне! — кричал он. — Бог нас не оставит! Бог никогда не проигрывает! — Он заколотил мечом по щиту. — Хватайте оружие и убейте их!

Никто не шевельнулся. Они знали, что побеждены, и надеялись только на то, что мы оставим их в живых. Юнец, у которого поверх кольчуги висело распятие на серебряной цепи, последний раз ударил мечом, понял, что остался в одиночестве, и, к моему удивлению, спрыгнул с носовой площадки и сделал два шага ко мне.

— Ты Утредэрв? — спросил он.

— Так меня называют, — спокойно признал я.

— Нас послали убить тебя.

— Вы не первые, кому дали такое поручение. Кто ты?

— Я избранный Богом.

Шлем, обрамляющий его лицо, являл собой образец изумительной работы, с серебряной чеканкой и крестом на остроконечном гребне. Юнец был красив, высок и горд.

— Есть ли у избранного богом имя? — спросил я, бросив Осви Осиное жало и вытащив Вздох змея из выстланных овечьей шерстью ножен. Похоже, избранный богом решил сражаться, причем в одиночку, значит, у Вздоха Змея будет возможность выплеснуть ярость.

— Мое имя ведает Бог, — надменно ответил юнец, повернулся и крикнул: — Отче!

— Да, сын мой? — отозвался хриплый голос. Среди воинов на носу стоял священник, я узнал по резкому голосу, что именно он вдохновлял бойню.

— Если умру здесь, отправлюсь ли я в рай? — горячо спросил юнец.

— Сегодня же ты будешь рядом с Богом, сын мой. Будешь среди благословенных святых! Так исполни же волю Божью!

Молодой человек на мгновение опустился на колени, закрыл глаза и неловко перекрестился рукой с мечом. Воины Эгиля, мои люди и выжившие враги наблюдали за ним, и я заметил, что христиане в моей команде тоже осенили себя крестом. Молились ли они за меня, или просили прощения за то, что захватили корабли с крестом на носу?

— Не будь дураком, парень, — сказал я.

— Я не дурак, — гордо сказал он. — Бог не выбирает дураков исполнять волю его.

— Это какую же?

— Избавить землю от твоей нечестивости.

— Мой опыт подсказывает, — сказал я, — что твой бог почти всегда выбирает дураков.

— Значит, я буду Божьим дураком, — с вызовом сказал он. Позади него раздался стук, он удивленно обернулся и увидел, что еще один из его соратников бросил меч и копье. — Тебе следовало бы иметь больше веры, — упрекнул его он, повернулся ко мне и бросился вперед.

Конечно, он был храбрым. Храбрым глупцом. Он знал, что умрет. Может, не от моей руки, но если бы ему удалось меня прикончить, мои люди безжалостно изрубили бы его на куски, а значит, глупец знал, что ему осталось жить всего несколько минут, и все же верил в другую жизнь в залитой светом скуке христианского рая. А верил ли он в то, что убьет меня? В битве ничто не определено. Он мог бы меня убить, если бы умел обращаться с мечом и щитом, как хороший воин, но я подозревал, что его вера основана не на мастерстве. Он считал, что победу дарует ему бог, его подстегивала именно эта дурацкая мысль.

Пока он молился, я вытащил руку из ремней щита и теперь держал его за край. Если противник это и заметил, то ни о чем не догадался. Я опустил и щит, и меч, дождался, пока враг окажется в шести или семи шагах, отвел левую руку назад и бросил щит. Бросил низко и со всей силы, прямо по ногам, и конечно же, юнец споткнулся о щит, а волна отбросила его вбок, и он растянулся на скамье для гребцов. А я шагнул вперед и взмахнул Вздохом змея, клинки гулко стукнулись, и его меч сломался. Две трети его меча с лязгом загромыхали по палубе, а юнец в отчаянии ткнул обрубком мне в бедро. Я крепко схватил его за руку.

—Ты и правда так торопишься умереть? — спросил я.

Он пытался вырваться, потом ударил меня окованной кромкой щита, и тот хлопнул меня по бедру, не причинив вреда.

— Дай мне другой меч! — потребовал он.

Я расхохотался.

— Отвечай, глупец. Ты правда так торопишься умереть?

— Бог велел мне убить тебя!

— Точнее, убить меня тебе велел священник, вливающий яд в твои уши.

Он снова ударил меня щитом, пришлось даже отвести его Вздохом змея.

— Бог мне велел, — повторил он.

— Значит, пригвожденный бог такой же глупец, как и ты, — бросил я. — Откуда ты, дурень?

Он молчал, но я стиснул его запястье и заломил руку за спину.

— Из Уэссекса, — пробормотал он.

— Это я и так сообразил по твоему акценту. Откуда именно?

— Из Андеферы, — неохотно признался он.

— Андефера в Вилтунскире, — сказал я, и он кивнул. — И тамошний олдермен – Этельхельм, — добавил я и заметил, как юнец съежился, когда я произнес это имя. — Брось меч, парень.

Он противился, но я снова вывернул ему запястье, и сломанный меч выпал из его рук. Судя по украшенной золотым плетением рукояти, это был дорогой меч, однако он раскололся от удара Вздоха Змея. Я кинул обломок Осви.

— Забирай этого праведного дурака, привяжи к мачте Спирхафока, — сказал я. — Пусть живет.

— А Спирхафок может и не выжить, — сухо произнёс Финан. — Он тонет.

Бросив взгляд через палубу захваченного корабля, я увидел, что Финан прав.

Спирхафок погружался в воду.

При таране первого вражеского корабля треснули две доски обшивки, и теперь вода заливала нос. К тому времени, как я добрался туда, он уже осел на нос. Гербрухт, великан-фриз, вырвал доски с палубы, и сейчас мои люди перетаскивали балластные камни на корму, чтобы уравновесить корабль.

— Мы можем закрыть пробоину, господин! — крикнул Гербрухт. — Течь только с одного бока.

— Тебе нужны люди? — крикнул я в ответ.

— Справимся!

Вслед за мной на корму Спирхафока последовал Эгиль.

— А последнего не поймаем, — сказал он, глядя на самый мелкий корабль, который сейчас почти достиг южного горизонта.

— Я надеюсь, этот мы спасем, — мрачно произнёс я. Гербрухт, может, и не сомневался, что справится с течью Спирхафока, но ветер усиливался, и поднимались волны. Десяток человек вычерпывали воду, некоторые использовали для этого шлемы. — В любом случае, — продолжал я, — мы можем вернуться домой на одном из тех, — я кивнул в сторону двух кораблей, — что мы захватили.

— Это полное дерьмо, — сказал Эгиль. — Слишком тяжёлые!

— Могут пригодиться для перевозки грузов, — предположил я.

— Скорее, пойдут на дрова.

Гербрухт возился в воде, запихивал тряпки в дыру между досками, другие продолжали вычерпывать воду. Один из двух захваченных вражеских кораблей, с выбеленным известью крестом на носу, тоже тёк, получил пробоину в схватке, когда в корму его ударил более крупный корабль, и обшивка треснула у ватерлинии. На него мы ссадили большую часть пленных, предварительно отобрав у них всё оружие, щиты, кольчуги и шлемы. Мы забрали их парус – он был новый, пригодится, а также припасы, довольно скудные: немного твердого сыра, мешок отсыревшего хлеба и два бочонка эля. Я оставил пленным шесть вёсел и велел всех развязать.

— Ты их что, отпускаешь? — удивился Эгиль.

— Не желаю кормить этих ублюдков в Беббанбурге, — ответил я. — Да и далеко ли они уйдут? У них нет ни еды, ни воды, нет и паруса, половина ранена, и они на протекающем корабле. Если есть у них хоть немного разума, будут грести к берегу.