— Вы останетесь, пока я не выпровожу гостей? Я хотел вам кое-что показать.

— О, большое спасибо. Только… — заколебалась Мэнди.

— Если вас беспокоит ваш друг, то я видел, как они вместе с Вирджинией ушли в сторону дома Рандтов.

— Ах… ах вот как, — немного заикаясь, пробормотала она и прибавила с легким вызовом: — Я и не думала о нем беспокоиться. С какой стати?

В непроницаемых серых глазах мелькнул лукавый огонек.

— Действительно, с какой стати? — И, повернувшись, Саймон пошел впереди нее к дому.

Она заторопилась, стараясь не отставать. Ей хотелось, чтобы Робин поскорее вернулся. Мэнди была поражена тем, что он мог так запросто взять и уйти с приема, оставив ее одну.

Пока Саймон Деррингтон прощался с последними гостями, она скользнула в открытую дверь с террасы в тесноватую, скромно обставленную гостиную с отполированной до блеска мебелью темного дерева и кружевными салфетками под каждой вазочкой. Образ хозяина дома никак не вязался с этой обстановкой, мельком отметила Мэнди, и взяла иллюстрированный журнал. Через несколько минут Саймон вошел в гостиную, потирая руки.

— Ну вот, я исполнил свой долг, по-моему, все очень неплохо провели время, — улыбнулся он. — А теперь, если вам интересно, я хочу показать вам мои розы.

— Розы? В начале мая?

— О, они еще не цветут. Я из тех зануд, что без конца водят людей по саду и говорят: «Вот здесь будет чудесно через пару недель» или «Как жаль, что вы не видели, как здесь все цвело в прошлом месяце». Так что, если пойдете со мной, я покажу вам, что будет.

Мэнди рассмеялась. Сегодня он был не такой колючий, как всегда, даже казался вполне человечным и милым.

— Рискну, пожалуй, — сказала она.

Саймон кинул взгляд на ее легкие босоножки и предложил:

— Может быть, поедем осмотрим сад на машине? Или вы готовы пешком пройти через парк?

— Пешком, конечно, — попросила Мэнди. — Босоножки у меня крепкие, должны выдержать. Другие я и не покупаю.

Тропинка в траве вела в противоположную сторону от Уиллоумед. По дороге Саймон показал ей верхние башенки старого дома, видневшиеся за ветвями.

— Когда я решил продать «Фэарингз»… вернее, когда я понял, что мне не на что его больше содержать… я поставил условие, чтобы старинный розарий остался в моем распоряжении. Моя мать очень его любила, и сад всегда содержался в образцовом порядке. Я тоже за ним ухаживаю, устраиваю там выставки и развожу новые сорта. А коммерческая плантация — там, дальше, за усадьбой. Сначала осмотрим ее. Обещаю не заставлять вас рассматривать каждый куст.

Они подошли к тисовой изгороди, и он открыл перед Мэнди калитку. Все поле, насколько хватало глаз, было усажено низкими кустами, ряд за рядом, — целые тысячи. На них только пробивались листочки.

— Пока еще не так впечатляет, — раздался у нее за спиной голос Саймона Деррингтона. — Это все поздние сорта. Эти цветы мы будем поставлять покупателям только осенью.

— Я даже не могла представить такого огромного поля. — Мэнди не могла оторвать глаз от посадок. — Но… они что, все будут цвести?

— О да, позже у каждого куста появится один или два бутона. Наши покупатели часто сами приезжают и выбирают цветы, какие им понравятся.

Девушка вздохнула:

— Как мне хотелось бы увидеть все это поле в цвету.

— За чем же дело стало? Ах да, вы же говорили, что скоро отплываете в Африку, я прав?

Они уже вернулись к калитке и теперь входили в ограду розария. Саймон открыл другую калитку, и Мэнди прошла внутрь.

— Нет, мы никуда не едем, — ответила она. — Наши планы… изменились.

Она помолчала, надеясь, что ей не придется начинать подробные объяснения. К ее облегчению, сэр Саймон только вежливо откликнулся:

— Ясно, — и стал рассказывать про две розовые клумбы, устроенные несколько поодаль от остальных в дальнем конце сада.

— А вот теперь я стану страшным занудой, — предупредил он. — Здесь моя радость и надежда. Короче, эти кусты — моя новая роза.

— Новая роза? Вы хотите сказать, что сами вывели новый сорт?

Он улыбнулся:

— Да, выведение гибридов — самое увлекательное, но и самое рискованное занятие в нашем деле. Это невероятная удача, если получится вывести абсолютно новую разновидность, которую можно назвать по-своему, и это меня больше всего и привлекает. Я даже надеюсь стать когда-нибудь настоящим селекционером, таким, как Макгриди, или Кордес, или Шарль Маллерэн. Но это задача всей жизни. А тем временем мне и так неслыханно повезло, что за восемь лет удалось вывести вот этот, вполне приличный, сорт.

Мэнди воскликнула восхищенно:

— Да, потрясающе! Я и понятия не имела… Вернее, я читала, конечно, о розах, но не знала, что так много времени уходит на выведение сорта. Для этого требуется огромное терпение.

Он засмеялся:

— От ваших слов я почувствовал себя стариком. В молодости мы все так нетерпеливы. Правда?

Они еще немного походили по розарию, потом Саймон сказал, что покажет ей короткий путь через поля обратно к Уиллоумед.

Когда они дошли до вершины холма, Мэнди остановилась и огляделась: от красоты открывшегося вида захватывало дух. Земля полого спускалась перед ними, вдали в лучах закатного солнца полыхали оранжевым и пурпурным вересковые холмы, местами перемежаясь золотисто-шафрановыми всполохами.

— Как красиво, — вздохнула она. — Кажется, я никогда еще не видела закат солнца в холмах.

Девушку вдруг охватил подъем, но никакими словами невозможно было передать ее эмоции. Ее спутник молчал, но Мэнди чувствовала на себе его взгляд. Наконец Саймон произнес:

— Вам повезло.

— Повезло? Что я всю жизнь прожила в городе?

— Нет. Повезло, что вы в первый раз в жизни увидели заход солнца в холмах.

— Да, — задумчиво согласилась Мэнди. — Вы правы. Действительно, это потрясающе, когда видишь что-то прекрасное в первый раз. Наверное, ужасно, когда уже все видел и все попробовал и больше нечего ждать от жизни. В этом, кстати, — заметила она здраво, — преимущество тех, кто был воспитан в сиротском приюте. К тому времени, когда становишься взрослым, практически ничего не успеваешь увидеть или попробовать. А мне так много хочется увидеть…

— Что же, например?

— Горы. Высокие дикие горы. И море. Я только раз была на море. Нас возили туда на один день. Но мы моря почти не видели. — Она усмехнулась: — Мы почти все время катались на карусели, пили чай в кафе или играли на автоматах. Но зато я покаталась на пони. Вот это было здорово!

Он громко рассмеялся:

— Я вижу, вы одна из тех редких особ, кто умеет находить утешительные моменты в самых безнадежных ситуациях.

— О боже, звучит очень претенциозно.

— Ничуть. Логично, и только. Нас учат: нет худа без добра, во всем есть хорошая сторона и прочее. Очень хорошие советы, которым, как водится, трудно следовать.

Он замолчал, и пока они шли по хребту холма, девушка подняла голову и заглянула Саймону в лицо — на нем опять было то же мрачное, недоступное выражение. Ну что за непредсказуемый человек, подумала Мэнди. Но теперь ей казалось, что она знает его чуть лучше. Порой он циничен, скептически отзывается о людях; он не может, как он сам сказал, никому доверять, кроме себя самого. Но когда Саймон рассказывал о розах, Мэнди почти физически ощутила, как он весь словно загорелся неподдельным энтузиазмом. Интересно, доволен ли он своей жизнью в одиночестве? Ему, должно быть, около тридцати, и надо полагать, нет отбоя от девушек, желающих стать женой сэра Саймона Деррингтона. Нашел ли он среди них ту, которую смог полюбить? Или в глубине его холодных серых глаз таится обида, какое-то горькое разочарование? Если и так, то вряд ли он когда-нибудь признается Мэнди в этом — не стоит даже и рассчитывать.

— Вон там, — показал он спутнице через несколько минут, — видите, поднимается дымок? Это трубы Уиллоумед, над верхушками вязов. Теперь сами найдете дорогу? Я дальше не пойду, с вашего разрешения. Из-за сегодняшнего приема я не успел кое-что сделать, и теперь надо наверстать упущенное.