Отроку повезло — все в становище были слишком поглощены созерцанием гостя и слушанием его песни, и никто не встревожился, заметив чужака. Агрик крался, сжимая в кулаке нож.

Он ужом проскользнул меж слушающих кочевников и оказался в толпе. Пробираясь ближе к певцу, он вдруг подумал, что ему может еще повезти — если все так заворожены голосом его спасителя, то, может быть, еще удастся самому завершить задуманное и потихоньку улизнуть.

Песня смолкла. Даждь дотянул последнюю ноту и склонил голову, ожидая слов Одореха.

Вождь геттов поерзал, устраиваясь поудобнее. Он уже очнулся от наваждения и словно впервые смотрел по сторонам, припоминая, где он и что с ним. Взгляд его натолкнулся на коленопреклоненного Даждя.

— Да, певец, твое искусство прекрасно, — молвил Одорех. — Голос твой заставляет забыть даже красавицу и доброго коня… Ты не обманул меня, чужак, и я слово свое сдержу. Раз ты мирно проезжал мимо, то будь свободен и дальше. А не хочешь больше по свету бродить — оставайся! Мы хорошие песни ценим! У любого нашего костра тебе найдется место!

Одорех широким жестом обвел становище, и стоящие поблизости согласно загудели.

Даждь встал, перевесив гусли за спину.

— За то благодарствуй, вождь, — ответил он, — а только я отвык на одном месте сидеть. У меня свой путь…

На миг темное облачко набежало на чело Одореха, но он отогнал непрошеные мысли и развел руками.

— Что поделаешь, — усмехнулся он. — Мы и сами свободные птицы — волю и степь больше жизни любим. Орлу простор нужен. Лети, не задерживаю...

Но видно было, что ему отказ певца совсем не по нраву. Даждь понял, что Одорех мало верит в легенду об изгнании с запада, когда тот заговорил с неожиданной настойчивостью:

— Так возьми от нас дар за твой голос! Ничего не жаль — хоть коня из моих табунов, хоть девушку…

Две или три красавицы тотчас же устремили взоры на Даждя, но тот решительно покачал головой.

— Благодарствуй, но есть уже у меня подруга сердечная, жена моя, — сказал он и, вспомнив об Агрике, быстро добавил: — Вот коня я бы взял в заводные!

Это несколько примирило его с кочевниками, не привыкшими к отказам, но Одорех вновь заговорил.

— Дам коня, какого хочешь, — согласно кивнул он, — да только на что тебе пустой конь? Он хорош, когда есть что везти на нем. От женщин ты отказываешься, так прими золота или… сам назови, что тебе больше по сердцу. Ткани дорогие? Вещи иноземные?

«Я приму, а он потом за мной вдогон пошлет и скажет, что я украл», — мелькнуло у Даждя.

— У певца главное богатство — его голос, — нарочито весело ответил он, но тут же заторопился. — Вот вина я бы с удовольствием испил!

Одорех с кислой миной все же хлопнул в ладоши:

— Вина! И лучшего!

— Но в мою чару!

Даждь направился к коню. Положив в тороки гусли, он со сдерживаемым трепетом извлек на свет Грааль. Что надо налить в него, оставалось тайной, но во все чаши наливают вино. А у кочевников вина из дальних земель, так, может, среди них есть нужное?

Двое рабов принесли каждый по два кувшина, испещренных знаками и надписями. Судя по узорам, сработаны они были в тех местах, где даже Даждь не бывал.

Одорех важно кивнул, и раб сбил с горлышка пробку. Даждь подставил чару.

Вино темной струей плеснуло на дно — раб ливанул не рассчитав. Кувшин был слишком тяжел для него, он держал его почти на животе и больше всего мечтал о том, чтобы поскорее ему скомандовали остановиться. Однако певец молчал, и раб в душе прощался с жизнью, потому что за пролитое вино здесь сурово наказывали.

Но Даждь и не думал останавливать раба, как забыли об этом и все вокруг. Витязь не сводил зачарованного взгляда со струи.

Вино падало в чару и уходило куда‑то. Грааль никак не мог наполниться — словно в нем была дыра, — но на землю не упало ни капли. Чара оставалась пуста и тогда, когда иссякло вино в кувшине. Лишь дно было влажно.

Даждь сжал бока Грааля двумя руками, теряясь в догадках. Он с трудом верил своим глазам и теперь лихорадочно раздумывал над тем, как ему выбраться отсюда — забыв про план мести и обещание Агрику. Его самого вот–вот обвинят в колдовстве! Надо жизнь спасать!

Он едва не вскрикнул, когда Одорех вдруг сказал:

— Наливай еще!

Даждь оглянулся — но в глазах вождя кочевников было лишь любопытство и живой интерес.

И вновь рекой потекло вино — судя по запаху, совсем другое. Все как завороженные следили за чарой, а Даждь еле сдерживался, чтобы не выказать волнения. Одорех пристально смотрел на него. Он словно что‑то подсчитывал, что‑то припоминал.

В чашу вошли без остатка не только принесенные рабами кувшины, но еще и амфора — ее волокли сразу трое, и вмещалось в нее не менее десяти ведер вина. Лица людей вытягивались в изумлении и страхе, и Даждь понимал, что Одорех его подозревает. Глухой ропот за спиной: «Чародей! Шаман!..» — только подстегивал подозрения вождя. Его лицо потемнело от ярости, когда он увидел, что последние капли амфоры упали на дно чары. Даждь краем глаза заметил его тяжелый взор и отступил.

Это послужило сигналом. Со всех сторон послышались гневные крики: «Чародей! Шаман! Прочь его!» Кто‑то потянулся за оружием.

Глаза Одореха вспыхнули, и Даждь понял, что тот вспомнил недавнюю ночь в чаще леса. Витязь метнулся прочь.

За его спиной раздался пронзительный крик, и все невольно обернулись. Даждь первым узнал голос и понял, что все пропало.

Увидев, что у витязя дело неладно, Агрик не помня себя кинулся на Одореха с ножом, благо тот стоял боком к нему. Воин, оказавшийся поблизости, заметил его бросок и поспешил перехватить отрока, но тот вывернулся ужом и нанес удар. Нож вошел в бок Одореха, и тот, из‑за хромой ноги нетвердо стоящий на ногах, покачнулся, едва не упав.

В следующий миг в руках у Даждя сама собой оказалась ось от ближайшей арбы. Первые бросившиеся на него воины были сбиты с ног, и, отбиваясь от наседавших кочевников, Даждь ринулся к привязанному неподалеку Хорсу.

Жеребец, чуя беду, рвался с привязи и ржал, зовя хозяина. Но между ними была разъяренная толпа, ощетиненная оружием.

Кочевники все скопом устремились на одного бойца, рассчитывая смять его числом. Но с первых же мгновений оказалось, что подступиться к нему не так‑то просто.

Даждь не чувствовал тяжести оси. Он оборонялся ею так, словно она ничего не весила. На оси оставались передние колеса, превратив ее в грозное оружие. Тот, кого задевало оно по голове, поднимался не скоро.

Даждь вертелся волчком, раз за разом отбивая напирающую толпу. Получив несколько травм, кочевники кинулись врассыпную. Они побежали за луками, и, чтобы не стать их мишенью, Даждь устремился за ними, круша все, что попадалось на пути. Люди перед ним разбегались, как мыши, и он еле успевал отличать воинов от женщин и детей. Его оружие поднималось и опускалось со страшной силой, разбивая черепа, ломая руки и ноги, заставляя трещать спины. Метательные ножи и сабли застревали в нем. В дерево между руками стукнула стрела.

Рвущийся с привязи Хорс был совсем рядом.

— Агрик! — закричал Даждь во всю силу своих легких. — Агрик! Уходим!

Отрок не ответил и не расслышал его призыва. Стиснув зубы, он прижался спиной к другой арбе и отчаянно отбивался от телохранителей Одореха. Отрок знал, что задел вождя, и сожалел только, что удар не оказался смертельным. Это заставляло его сражаться с двойным отчаянием.

— Агрик!

От Даждя во все стороны разбегались люди. Многие были ранены, несколько тел валялось на земле с проломанными черепами и перебитыми спинами. Витязь огляделся, ища отрока.

— Агрик!

— Я здесь! — завопил тот, кидаясь вперед.

В ту же секунду аркан взлетел в воздух, и отрок растянулся на земле. Воины бросились на него, отнимая нож и выкручивая руки.

Пленнику уже были готовы перерезать горло, но воинов остановил окрик Одореха. Отрока поставили на ноги. Извиваясь в руках врагов, тот взглянул на вождя кочевников.