— Что он видит? — резко спросила Эди, промакивая глаза салфеткой.

— Бог видит, что ты и раньше была замужем за полицейскими и должна понимать…

— «Чет Козловски, где бы ты ни был, я хочу, чтобы ты знал: таких, как ты, теперь уже не бывает», — жестоко и нагло передразнила Эди, а затем перешла на свой обычный раздраженный тон: — Чет Козловски был педераст.

— Не смей! — поднялся он из-за стола.

— Это правда, черт побери, и все тут!

— Не смей так говорить о моем друге! — прорычал Крамнэгел.

— О, вот оно что?

Крамнэгел рухнул обратно на стул. Теперь атмосфера накалилась до того, что, несмотря на раздражение, Крамнэгел счел своим долгом попытаться разрядить ее.

— Да-а, — сказал он. — Видел я как-то в книжке картинку Тадж-Махала. Прямо как в сказке. Чудесная работа.

— Мы не поедем в Тадж-Махал, — хмуро буркнула Эди. Вот так-то.

Подождав минуту, Крамнэгел накрыл ее руку своей тяжелой огромной ладонью.

— Есть же и другие места, — сказал он отважно.

— На этом паршивом Тадж-Махале свет клином не сошелся.

— Поскольку реакции на его слова не последовало, он спросил: — По какому маршруту мы поедем?

— У меня все записано.

— Ну и отлично. Еще одна бесконечная пауза. Затем: — Что отлично?

— То, что у тебя все записано. Так мы хоть будем знать, куда едем. Чтоб никаких там неожиданностей. Нет, правда, я даже предвкушаю удовольствие от нашей поездки.

— Но ты же говорил…

— Забудь, что я говорил. Что у нас там — Греция? В Грецию едем, да? Колыбель нашей цивилизации, это уж точно… Желудь, из которого проросла наша конституция. И Италия, а? Былая слава Рима! Помнишь тот фильм — «Мантия»? Как раз про это. И Израиль! И Аравия! На этом известные ему страны кончились. Не сумев больше ничего придумать, он по зрелом размышлении поднялся из-за стола.

— Куда ты?

— В душ.

Прежде чем стать на стезю своих великих приключений, Крамнэгел позаботился о том, чтобы перед отъездом нанести ряд визитов с целью «прояснить», как он это сформулировал, «отношения». И пригласил в дешевую бифштексную Ала Карбайда. Как ни старался Крамнэгел скрыть неприязнь к своему заму, одного вида этого худого серого лица с кружевом вен на висках и с глубокими впадинами щек, подергивающего носом и прищелкивающего зубами, заглатывая лук со сметаной подобно какой-то истеричной рыбе тропических широт, было достаточно, чтобы пробудить чувство чисто животного отвращения. Чтобы человек хотел — и мог! — поглощать целые горы пищи с упорством обжоры и постоянством сластолюбца, оставаясь при этом жилистым и крепким, как стальной трос, — нет, здесь явно что-то не так!

— Ну, так как бы ты руководил нашей полицией? — спросил Крамнэгел, обескураженный направлением, которое принял их разговор.

Ал улыбнулся и ответил тихо:

— Мне вряд ли пристало говорить о том, как бы я вел себя на твоем месте, Барт.

— Это почему?

— Да потому, что оно твое место, а не мое.

— Когда-нибудь оно может стать и твоим.

— Есть большая разница между «может» и «станет».

Крамнэгел умолк.

— А если я тебе прикажу отвечать? — спросил он наконец. Ал лишь шире раздвинул рот в улыбке, обнажив больше зубов, чем обычно свойственно улыбающемуся человеку.

— Так приказ это или нет, а, Барт? Я же сейчас не на службе.

— Послушай, я просто хочу знать, что я, по-твоему, делаю не так.

— С какой стати я должен считать, будто ты что-то делаешь не так, Барт?

— Да с такой, Ал: нормальный человек не может не подозревать за собой ошибок, вот с какой! — повысил голос Крамнэгел.

Немного поразмыслив, Ал Карбайд начал рассудительно:

— Ну ладно, начальник. Скажу. По-моему, ты не прав в том, что слишком много требуешь с подчиненных.

— То есть заставляю их работать вовсю? — От такой славы Крамнэгел и не думал отказываться.

— Нет. Я о другом. По-моему, ты не можешь требовать, чтобы они играли роли хиппи, шлюх, раввинов и бог знает кого еще. Они — не актеры, они — полицейские. И работают они плохо только потому, что от них слишком многого хотят.

— Что же ты предлагаешь?

— Одеть их в подходящую одежду. Ну, такую, какую они сами носили бы вне службы. И не назначать больше парней изображать из себя раввинов только потому, что подошла их очередь, и не требовать от полузащитников нашей футбольной команды убедительно разыгрывать из себя девочек на панели. Да вот, пожалуйста, тебе конкретный пример: только в прошлый вторник мне пришлось снять с антисемитского патруля сержанта Ламберта, когда тот уже выходил на дежурство. Выходил потому, что никто не решился взять на себя ответственность исключить его из списка — ведь список подписал ты, Барт. Вот такие вещи и выставляют наше управление на посмешище.

Крамнэгел почувствовал себя достаточно смущенным, чтобы тут же ринуться в атаку.

— Почему это Ламберту было неугодно выходить на дежурство в составе антисемитского патруля, как всем другим? — поинтересовался он.

— Что он вообще имеет против антисемитского патруля? Уж не антисемит ли сам? Почему это Ламберт не пожелал переодеваться раввином?

— Потому что сержант Ламберт — негр, — мягко объяснил Ал. Крамнэгел на секунду прикрылся пивной кружкой.

— Что ж, может, ты и прав, — вздохнул он. — Может, нам и впрямь надо попробовать что-то другое. Но ведь эти патрули-ловушки мне вроде как собственные дети, Ал. Дай им время встать на ноги, они, может, еще и сработают. Давай проявим хоть немного веры. Ал. Ей-богу, ведь в этом и есть вся жизнь — в вере, правда?

— Конечно, конечно. Я ведь выкладываю тебе свои мысли только потому, что ты меня заставил, Барт. Я знаю, что патрули — твое детище. Я ничего общего с ними иметь не хочу, то есть я хотел сказать, что не претендую ни на какую от них славу. И не только потому, что я ее не заслужил, но и потому, что с помощью твоих патрулей мы так никого ни разу и не задержали. Нет, не верю я в них.

— Все, кончил? — прошипел Крамнэгел. Уж чего-чего, а подобного несогласия со стороны подчиненных он не терпел. Теперь настала очередь Ала Карбайда рассердиться. Глаза его блеснули пронзительной холодной голубизной.

— Нет, не кончил, — сказал он очень тихо. — Чем мы вообще занимаемся в этом нашем полицейском управлении? Боремся с организованной преступностью или устраиваем цирк?

— Что такое?

— Вопрос, Барт, всего-навсего вопрос. Ты же поощряешь вопросы. Так за кем же мы охотимся, кого ловим: какого-то извращенца, разгуливающего в женском платье, сопливого прыщавого дурня в кожаной куртке со свастикой или организованных преступников, настоящих гангстеров, тех людей, которые раскланиваются и с тобой, и со мной, когда мы встречаем их в приличных домах, и которые посылают нам поздравительные открытки к рождеству?

— Ну знаешь! — завопил в ярости Крамнэгел, но тут же, прежде чем продолжить тираду, внимательно огляделся по сторонам и понизил голос: — Слыхали мы такие разговорчики, Ал, всю жизнь слыхали, пока карабкались к верхушке дерева сами… так болтать можно только по молодости, и только по молодости можно слушать этот треп без того, чтобы не психануть.

— Ты стал такой уж старый, Барт? — спросил Ал, спросил как ударил.

— Я достаточно стар и достаточно молод для своей работы — и не в возрасте здесь дело, Ал, а в том, что лучше меня полицейского в округе нет!

Ал промолчал.

— Идеалы! — фыркнул Крамнэгел.

— Мы живем в мире, который не мы придумали, Ал. Организованная преступность не нравится мне так же, как и тебе, — даже еще больше не нравится, но она реальность, жизненный факт… все равно что мой кабинет в управлении — дали мне, значит, комнату в один прекрасный день, а я ее, между прочим, не обставлял, взял с мебелью, какая там была… Может, мне эта дерьмовая мебель и не нравится, но это мебель, при которой мне приходится жить.

— Как начальник полиции ты обладаешь достаточной властью, чтобы сменить мебель, которая тебе не нравится, Барт.