Однажды мы с женой были в Тасмании. Это скалистый остров к югу от Австралии. Хозяин овечьего ранчо построил в поле коттедж для гостей, где мы и остановились. За дополнительную плату на ранчо можно было не только завтракать, но и обедать. Понимая, что такой свежей баранины нам нигде больше отведать не удасться, мы согласились.

Как–то за обедом я задал хозяину вопрос о странных пятнах, которые мы приметили на попах у овец: оранжевых, красных, синих и зеленых. «А, пятна! — хозяин хихикнул. — Так легче следить за случкой. Я вешаю каждому барану на стратегическое место коробочку с краской. Исполнив свой долг, он оставляет на овце отметину. Так я знаю, что, скажем, овечки с оранжевыми пятнами были обслужены двадцать первого числа. Беременность у овец протекает очень предсказуемо, и я всегда могу рассчитать дату родов. Я всегда знаю, когда у какой овечки подходит срок. Отвожу ее в отдельное стойло и уделяю ей особое внимание».

В последующие несколько минут я узнал о размножении овец много нового. Оказывается, оптимальное время для спаривания длится всего каких–то шесть часов, но бараны тонко чувствуют момент и безошибочно угадывают, к какой овце подойти. У нашего хозяина на четыре тысячи овец было всего лишь десять баранов. Соответственно, на протяжении нескольких недель бараны работали до седьмого пота: труд, труд и труд, и никакой романтики. Когда я увидел тощего и замученного после случки барана, он выглядел не жильцом на этом свете. То ли дело красота и привлекательность человеческого секса. Кстати, зоологи говорят, что лишь немногие виды — люди, дельфины, некоторые приматы, да еще коты — занимаются сексом ради удовольствия.

На следующее утро, совершая пробежку по полю, я попытался взглянуть на жизнь глазами овцы. Девяносто процентов времени бодрствования овцы, склонив голову, бродят в поисках сочной зеленой травы. Возле них все время крутится надоедливая, постоянно гавкающая собака и, чтобы ее умиротворить, приходится идти в направлении, нужном этой псине. Ах! Оказывается, там, куда гонит псина, и трава получше! Но иногда налетает непогода, и тогда надо сбиваться в кучу и ждать, пока ненастье пройдет.

Раз в год среди овечек появляется баран и переходит от самки к самке, оставляя странные цветные отметины. Потом у овцы набухает брюхо, и на свет появляются ягнята. Все внимание матери переключается на маленькие игривые создания: они крепнут, резвятся на траве. Время от времени братья и сестры пропадают. Их уносят либо страшный тасманский дьявол — этот сумчатый хищник в природе куда опаснее, чем в мультфильмах! — либо существа двуногие. Те же самые двуногие иногда загоняют их в стойла и стригут, после чего овцам становится холодно и неловко.

Потом мне пришло в голову, что овечки (в той мере, в какой они вообще способны думать) могут полагать, что они — хозяйки собственной судьбы. В конце концов, они жуют, гуляют и занимаются своими делами, а все прочие — собаки, хищники, бараны и люди — вмешиваются в их жизнь лишь изредка. Овцы и не догадываются, что весь сценарий их жизни, от рождения до смерти, расписан хозяевами ранчо.

Клайв Льюис предположил, что «возможно, существуют иерархии природ, каждая из которых – сверхъестественная по отношению к тем, которые находятся ниже ее».

Находимся ли мы в таком же положении по отношению к Богу, как овца — по отношению к нам? Судя по Библии, это вполне возможно. Недаром говорит псалмопевец: «Познайте, что Господь есть Бог, что Он сотворил нас, и мы — Его, Его народ и овцы паствы Его» (Пс 99:3). Обратим внимание на притяжательные местоимения: Его народ, Его паства.

Если псалмопевец прав, то мы живем в мире, который принадлежит не нам. Мы можем мнить себя независимыми — «все мы блуждали как овцы» (Ис 53:6), — но наша автономия не больше, чем у тасманской овцы.

Если Бог есть, и если Он создал нашу планету, то, не приняв во внимание эту реальность, мы никогда не поймем, кто мы и зачем мы здесь оказались.

Слухи об ином мире долетают и до тех, кто верит только в материальное. Скажем, ученые, которые не смеют упомянуть Бога или Создателя, говорят об «антропном принципе» в творении, который гласит: Вселенная должна иметь свойства, позволяющие развиться разумной жизни. Иными словами, природа тончайшим образом настроена на возможность жизни: были бы силы взаимного гравитационного притяжения хоть чуточку иными, Вселенная бы не сформировалась; были бы электромагнитные силы немного другими, не возникли бы органические молекулы. Как сказал физик–теоретик Фримен Дайсон, «Вселенная словно знала, что мы появимся».

Те, кто знают толк в физике, понимают, что Вселенная не похожа на случайное образование. В ней просматривается замысел. Но чей и какой?

Секулярные исследователи на сей счет высказываются почтительнее иных богословов. Самые умные из светских ученых признают: чем больше мы знаем, тем отчетливее понимаем, сколько еще нам неизвестно. Ясные и рациональные конструкции вроде ньютоновской физики уступили место загадкам. Лишь на моей памяти астрономы открыли семьдесят миллиардов галактик, а также признали, что 96% состава Вселенной остаются для них загадкой («темная энергия» и «темная материя»). Попутно они изменили дату большого взрыва (момент начала Вселенной): теперь считается, что он произошел не четыре, а пять миллиардов лет назад. А биологи с помощью мощнейших микроскопов увидели, как неизмеримо сложны даже простейшие клетки.

Парадоксальным образом, редукционизм сделал мир не проще, а сложнее. В человеческой ДНК содержатся три миллиарда нуклеотидных пар, которые несут информацию обо всей анатомии, выставленной в «Мирах тела». Но кто создал все эти нуклеотиды, генетический код, необычайно сложные биологические молекулы? И зачем? Как нам прочесть не только «микрокод», хранящийся внутри каждой клетки, но и «макрокоды», руководящие всей планетой или Вселенной?

Вести об ином мире просачиваются и в искусство. Поэты, художники, писатели, драматурги — одним словом, люди, которые и сами творят миры, — чувствуют вдохновение, даже если не понимают его источника. Британская писательница Вирджиния Вулф говорила о «моментах бытия», которые поражали ее с силой электрошока:

Для художника весь мир — творение сродни квартету Бетховена или «Гамлету» Шекспира. Но что если Вулф ошибается, и Творец–Личность существует? Что если мы — слова и музыка, но не просто слова и музыка, а Божьи слова и музыка? Какой мелодией нам должно звучать? Какой текст нам создавать? Сквозь время доносится до нас вопрос Мильтона: