— Какие-то нигеры в Африке все про них помнят. Умные такие. Знают теорию Эйнштейна. А сами голые. Червей жрут.

— А, догоны.

— Давай про догонов. Что там у них? — обрадовался живым собеседникам Зверев.

— Да это долго. Я вот про других гуманоидов читал. Они баб ловят — и на тарелку. Ну и изучают там.

— Чего они у наших баб изучают?

— Ну, как устроены.

— Не, без понтов. Бэтти Хилл. Поймали с мужиком и засунули спицу в пупок. Она кричать. Тогда один из тарелки ей глаза закрыл чем-то и все. В отключке. Очнулась в Кливленде.

— Лешичка не позволите, сударь?

— Отчего же не позволить.

Зверев вышел в туалет, потом долго плескал в лицо холодной водой, вытерся платком, сунутым Варварой утром ему в правый боковой карман. Посмотрев на себя в зеркало, он увидел на лице своем с провалившимися глазами, почерневшем и потустороннем, признаки жизни. А потому решил выпить еще одну кружку и погрызть лещика.

— Ну и что там в Детройте? — продолжался спокойный ненавязчивый диспут о иных мирах.

— Один фермер не успевал с пахотой.

— Вот. Будет успевать.

— А у нас уже и не пашет никто. Так что если они там в Америке урожайность снизят, нам конец.

— Ну.

— Баранки гну. По ночам пахал на маленьком тракторе, чувствовал беспокойство. Будто все хорошо, но что-то его угнетало. И вот под утро трактор вдруг остановился.

— А может, соляр кончился?

— С чего ты такой умный? Давай, мужик, задвигай.

— Я те чё, ухи затыкаю?

— Дайте ему по уху и выведите.

— Все. Молчу, молчу, молчу…

— И вот под утро трактор встал. Стоун вышел посмотреть, что там с движком. И тут сначала один, потом другой. Слева и справа. Говорят: «Пошли».

— А на каком языке?

— На английском. Только с акцентом.

— А я слышал, они телепаты все.

— Мало ли что ты там слышал…

— Ведут его в тарелку. А там карта такая. Все миры и вселенные. Они пальцем ткнули, говорят: «Это что?» Он молчит, щурится. Они опять: «Отвечай, Стоун, что это? Ага, не знаешь. А это — Земля. А вот это маленькое и далеко — наша планета…»

Более Зверев такого слушать не мог. Он попрощался со своими товарищами по постижению инопланетного разума и вышел на Среднемосковскую. Теплый день немного после полудня. В желудке — пиво и рыба. Он вышел к четвертому универмагу, хотел было засесть в пельменной, но вспомнил, что его ждет обед на Чижовке, и пошел себе по бывшему проспекту Революции. Посидел у фонтана, посмотрел вниз — на берега и облака. Пора было возвращаться к Варваре Львовне, для чего идеальным образом подходило такси.

В университете Зверев учился хорошо. Меня интересовало, однако, каким он был в быту. Пил ли; если пил, то сильно или нет, и что предпочитал. Любые, самые, казалось бы, не имеющие отношения к делу мелочи были мне интересны. Когда камушки причудливым образом рассыпаются на столе и гадалка силится постичь в миг краткий и решающий их расположение, один-единственный, неправильной формы окатыш гранитный может переменить всю картину.

Друг его университетский, душеприказчик и собутыльник, завелся с полуоборота, и причудливая нить повествования стала разматываться.

— Звали парня Зегой. Естественно, он имел вполне приличное и общепринятое имя, но весь курс звал его так. И однажды он притащил откуда-то в общежитие легкий водолазный костюм, списанный, очевидно, с какой-то спасалки по причине материального и морального износа. Такое приобретение они со Зверевым должны были непременно обмыть. Юрий Иванович частенько оттягивался в общаге и на этот раз стал участником праздничного обеда. Костюм предполагалось использовать для ловли рыбы в любых погодных условиях, до чего Зега был большим охотником.

Когда же обед прошел и ужин и на землю и воды упала летняя ночь, а трагическая музыка родного очага оставалась так далеко, что была еле слышна, они решили заглянуть на ночь глядя к еще одному весьма интересному персонажу — Самураю. Его звали так за пристрастие к творчеству тогда еще малоизвестного японского писателя Кондзабуро Оэ, и как не испытывать ему этого пристрастия? Самурай учился на филфаке. Специальность — Япония. Но Самурай, войдя в образ, несколько там задержался. В тот вечер он совершал, например, чайную церемонию. Расставили еще чашек, сели на коврик в одних носках. Потом стали рассматривать Зегино приобретение. Тот влез в костюм, стал весь резиновым, а лицо его, если рассматривать его через стекло маски, невыразимо изменилось. Он стал похож на диверсанта, выбравшегося на советский берег и каким-то чудом пробравшегося в академическую квартиру, где поведением Самурая давно не были довольны.

В тот поздний вечер, впрочем, Самурай был дома один. Зверев отправился во чрево квартиры и вернулся с бутылкой «Столичной».

«Теперь пойдет у меня жизнь, — мечтал Зега, — рыбу буду бить».

«Тебе еще много орудий нужно. Ружье, подсумки, часы подводные».

«Это дело наживное. А будет рыба, будем суси делать».

«Что делать?» — уточнил Зега, отмеривая рюмки.

«Такое японское блюдо из рыбы. Потом расскажу».

«Рыбу надо вялить. Чтобы зимой, с пивом».

«А суси, по-твоему, с пивом нельзя?»

«Суси — это суси».

«А на каком слоге ударение?»

«Не важно».

Потом друзья вышли в город, добрались до ресторана «Ветла» и, сломив недолгое сопротивление вышибалы, вошли в зал. Денег было не много, и следовало распорядиться наличностью с толком.

— А кстати: я уже забыл, что можно было тогда купить, скажем, на пятерочку.

— На пятерочку можно было гудеть весь вечер в хорошей компании. Тогда они заказали примерно следующее: сто пятьдесят граммов ликера по рубль тридцать шесть сто грамм, три стакана портвейна по сорок шесть копеек, три бутылки пива и осталось еще на легкую, непринужденную закуску.

— А откуда вы это знаете?

— Я довольно часто посиживал с героем вашего будущего очерка по злачным местам и знал его пристрастия.

— Так он, значит, был алкашом?

— Ну, не скажите. Пил-то он пил, да дело разумел. Его потом и из милиции зачищали за моральный облик.

— Да что вы говорите?

— Да. А потом вернули за необыкновенные свойства головы.

— За умственные способности.

— А они разве не в голове?

— Ну, по всей видимости. Вы-то кем сегодня работаете? Какая у вас планида?

— Я в фирме служу.

— В какой?

— Сказано вам, в фирме.

— По юридической части?

— Я работаю в фирме. И вообще, хотите про Юрку говорить, слушайте. А нет, так я пошел.

— Хорошо.

— …Посидев так минут сорок, единомышленники оказались на улице, причем Зега был совершенно пьян. И когда ему захотелось вновь примерить водолазный костюм, а он с ним не расставался, держал в сумке, то с примеркой проблем не образовалось. И дальше он так и пошел. В резине.

Самурай, будучи человеком осторожным и не совсем пьяным, увлек Зегу с магистрали на какой-то пустырь. В трезвяк им было рановато. Потом они проследовали через какие-то дыры в заборах и вдруг поняли, что находятся возле дома, в котором проживал заведующий кафедрой истории Анатолий Васильевич Греф. Друзья доподлинно знали, что он сейчас печален. В доме Грефа проживали сейчас четыре женщины: законная супруга и три его дочери, причем одна от первого брака. По необъяснимой прихоти междувременья дочерей звали Вирджиния, Барбара и Сюзанна.

…Самурай позвонил, перебежал на верхнюю площадку и оттуда стал глядеть на представление. Зега в своем скафандре и с цветком, сорванным с попутной клумбы, предстал перед хозяином. При этом товарищ Греф не очень испугался, но удивился основательно. Поэтому, когда резиновый человек решил войти в квартиру, Анатолий Васильевич просто стал ему мешать и попытался закрыть дверь, но резиновый просунул ногу между косяком и дверью и погладил хозяина рукой в перчатке по голове. Тогда за спиной хозяина дома появилась хранительница очага и закричала глупо и неприятно: