Чай на сухом спирту в военном же котелке закипает долго. Потом Зверев пьет еще воду — растопленный лед. Она непонятна на вкус, но свежа.

Зверев всю ночь готовится к утреннему путешествию под огромным рюкзаком. Хоть какая-то работа. Но он ошибается. Едва солнце выкатывается из-за горы, появляется новый вертолет — с киргизским гербом на фюзеляже.

— Давай, Юра. Машина опять же денег стоит. Быстро грузимся.

В иллюминаторе хладные и прекрасные пейзажи.

— Думаешь, куда теперь?

— На пик? — с надеждой спрашивает Зверев.

— Не. Мы пока на полпути. Ванч-Дара. Три тысячи шестьсот метров.

Первым шел Бородин. Потом Шмаков, потом Феоктистов, Нина, Арчибальд, Зверев и наконец Зимаков. Жлобин остался на хозяйстве. Предстояло возвращаться и вторым рейсом забирать «хлам», как выражался Зимаков. Пятьдесят килограммов «хлама» отчетливо легли на плечи Зверева. Идти предстояло часов пятнадцать. Три плоскости сопротивления и свободы ледника Гармо, ноги, передвигающиеся вперед и каждый раз с трудом находящие точку опоры.

Через час Зимаков объявляет первый привал. Зверев осторожно высвобождается от груза, лямки скользят по ладоням, теперь можно сесть сверху на свою ношу. Солнцезащитных очков пока никто не надевает. Солнце ведет себя спокойно, глаза еще не устали, хочется смотреть на безумную красоту мира.

Зверев держал темп и ритм, не отставал, ощущал недалеко от себя Жлобина и уже гордился собой. В такую компанию попасть — дело чести. По прошествии часа он уже расслабился, стал было приостанавливаться и приспускать рюкзак. Но ничего не происходило. Зимаков шел как ни в чем не бывало, Жлобин сзади не проявлял признаков беспокойства, и тогда Зверев решил, что теперь переход будет длиться полтора часа, но и тогда привала не было. Через два часа три минуты привал был объявлен. Зверев сбросил рюкзак мгновенно, опустил руки, сел, расслабился. Он ждал интереса и сочувствия. Ободряющей фразы ждал… Через пятнадцать минут колонна двинулась далее.

Следующий привал случился через два часа тридцать минут. Теперь Зимаков остановился надолго, и Арчибальд со Шмаковым захлопотали. Обеденное время. Час исполнения желаний…

Огня не разводили. В термосах, взятых снизу, оказался крепчайший чай. Бородин вынул из своего рюкзака вяленую баранину и хлеб.

— Еще два конца, и на месте. Главное, успеть засветло. Ну, как дебютант?

— Я отслеживаю. Характер нордический. Пока вещи на ходу не выбрасывает.

— Не выбрасываешь, Юрий Иванович?

— Шутки шутите?

— Шутим.

«Хорошая вещь — эти ботинки, — думал Зверев, — и упасть не дают, и подниматься позволяют, и, должно быть, полезны в драке. Махнул ногой — и головы как не бывало». После обеда идти вначале было нестерпимо, тем более что началась морена. Потом он опять втянулся. Перед последним броском ели шоколад с сухарями, «добивали» термоса. Последние три часа Зверев шел на автопилоте, и наконец все закончилось.

Опять морена, ледник Беляева. Палатки ставили Зимаков со Жлобиным, очень быстро и координированно. Они занимались этим вдвоем не раз и довели навык до автоматизма. Высота четыре тысячи семьсот метров. Зверев уже пять часов шел в очках. Теперь снять их равнозначно освобождению от рюкзака. Руки просто не поднимаются с колен. Начальники о чем-то советуются, сидя на корточках у входа в красную командирскую палатку, водят пальцем по карте, схеме, плану, или что там у них под носами.

Зверев проснулся поздно, часов в девять, — и проснулся с полным ощущением своей никчемности. Боль в ногах и натруженных плечах, сухость в горле, воспаленные веки. Очень медленно покидал он спальный мешок и, выползая в мир, не слышал его звуков. Его опасения вскоре подтвердились. В лагере осталась одна Нина, а остальные ни свет ни заря отправились назад, по леднику, за остатками вещей. Зверев доковылял до соседней палатки. Нина занималась тем, что вскрывала мешки и ящики и раскладывала продукты, сухой спирт для плиток, железо и шнуры, пересыпала инжир в белые полотняные мешочки и прочее.

— Кофе хотите?

— Сам не знаю. Давайте попробуем. Много тут всего. Денег страшенных стоит. Вертолеты, лайнеры. Кто заказывает музыку?

— Фирма одна. Снимаем восхождение на пленку, оставляем контейнер, вымпел. Большой рекламный резонанс.

— А чего другую вершину не выбрали? Попроще?

— Название у этой соответствующее.

— Поесть-то дадите?

— Чего изволите?

— Омлет с сыром. Пирожное.

— Колбаса сухая, сыр плавленый. Пока есть.

— А вы, стало быть, профессиональная сумасшедшая?

— Я сумасшедшая не более, чем вы. Ведь вы, кажется, из сыска?

— Из него, родимого.

— Никогда бы не смогла.

— А вы не зарекайтесь. Вы лучше расскажите…

— Была ли под судом и следствием?

— Как там на Эвересте?

— О…

— Что «О»?

— Это было бы упоительно, если бы не было так печально. Я на Эверест не поднялась. Заболела.

— А собирались?

— Естественно.

— Не женское это дело.

— Мне кажется, ты придуриваешься, дорогой товарищ.

— Отчасти. А как там на подходах к вершине мира? Что там, за границей, разумного?

— Вначале нужно добраться до Дели. Как понимаете, не каждому позволялось.

— Вам позволилось.

— С третьей попытки.

— И как там, в Дели? Индусы хороши, бестии?

— У индусов мы не были. Просидели полдня в аэропорту на ящиках. Ждали рейс в Катманду. А аэропорты везде одинаковы. Даже никого в чалме не увидели. Денег тогда карманных никто не предусматривал. Валюты у нас не было. Если бы, скажем, Зимаков достал из носка доллар-другой и обменял его, чтобы попить кока-колы в баре, это стало бы известно. Ничего бы страшного не произошло, но могли потом возникнуть проблемы, в следующий раз. Ну, у нас был нарзан в бутылках, сервелат, хлеб «Бородинский». Так мы день и коротали. Потом видим, бежит местный чиновник из посольства, ручонками машет. Появились грузчики и все добро потащили и покатили на летное поле. Мы еще порадовались, что таможенного досмотра нет, но оказалось, преждевременно порадовались. В Катманду вывернули чуть ли не швы на трусах. Все перетрясли, мешки развязывали, простукивали бочки с топливом. Ну, пришлось подарки делать. Это ритуал такой. Наконец выпустили нас на улицу. Там мужик местный — забыла, как звать, на вино похоже. А, Сидр! Сирдар. Добро наше осталось пока в порту, а нас повезли на трех машинах в город. Там вот действительно интересно. Туристов со всего мира сотни, тысячи торговцев сувенирами.

— Купила что-нибудь?

— Маленького Будду из бронзы.

— Сохранила?

— Нет. Украли. У меня квартиру обокрали как-то раз. Не помог божок.

— А что-то действительно красивое было там?

— Из полудрагоценных камней — украшения. Как сейчас вижу. Украшения резные. У них на окнах и дверях резные украшения из дерева. Накладки такие, узоры. Покупай и приколачивай декоративными гвоздиками. Потом марки очень красивые, значки всякие. Значки нам потом дарили. Это осталось. Значки плохие. Потом нас Сирдар отвез к себе в контору и накормил. Веселый такой мужик. И появились носильщики. Вроде бомжей наших. Есть профессиональные — шерпы. У них это родовое ремесло. А равнинные, портеры, — те вроде бомжей. Шерпы на равнине ничего не несут. Они только следят за караваном. И вот на следующий день четыре «джипа» со всем добром отправились к вертолетной стоянке. Почему нельзя было прямо из аэропорта перегрузить на вертолет, для нас осталось загадкой. Ну, чужая страна — потемки.

— Неинтересно ты рассказываешь.

— Не хочешь, не слушай. Кофе будешь еще?

— В меня не лезет. Ни пить, ни есть. Комок в горле, дрожь в членах. К тому же холодно.

— Спирту хочешь?

— А худо не станет?

— Не думаю.

Нина нацедила из армейской фляжки граммов семьдесят.

— Разводить будешь?

— Чуть-чуть сверху.

Горячий комок упал в желудок. Теплее не стало. Стало грустно.

— Так какая же фирма платит?