твоя звенящая бороздка

долгоиграющий диск черепной

повторяющий вибрацию звонких гор.

В том извиве прочтешь

ослепительный звук тошнотворный

и затухающий взвизг

при скольжении с горы вниз

в костенеющую черепную изнанку.

В том надтреснутом мах и пристанище

ночная грызня светил.

За этой свободой ничем

не очерченный

не ограненный

за этими пьянящими контурами

проявляющейся фотобумаги

не ищи заветных признаков

не обременяй громоздким

твое грядущее шествие в неограненность

и когда эти камни

эти щемящие камни

отпадая от тела

упадут в пустоту

ты пойдешь по полю

наполненному прохладой

отрывая от земли букет своих тел.

1982

¬–¬Комментарий к отсутствующему тексту–

Этот текст является комментарием к отсутствующему тексту. Хотя отсутствующий текст является комментарием к этому тексту.

В отсутствующем тексте множество гипербол, метафор, синекдох, метафизических аллюзий, но все они могут быть истолкованы и в обычном смысле. Обычный смысл второстепенен но в то же время именно он – главный.

Но нет обратного хода от второстепенно-главного к главно-второстепенному

Речь изобилует намеками на обстоятельства, известные и понятные только узкому кругу лиц или даже одному лишь автору. Но и сам автор не знает, о чем он пишет, хотя отсутствие текста спасает дело и несколько сужает искомую многозначность смысла

Текст иронизирует над этим комментарием, пародирует его, и в то же время он ироничен, не пародиен и скорее исповедально-лиричен, но лирика здесь не в общепринятом и общедоступном смысле, а в каком-то другом, не общедоступном значении.

Здесь наиболее тонкий ход, поскольку слово отсутствует даже в отсутствующем тексте и произвол комментатора очевиден.

Однако у комментатора нет другой возможности обозначить отсутствие означаемого в том что является главным стимулом всей игры, отнюдь не игрового субстанционального свойства. Перегруженность философской терминологией еще более увеличивает расстояние между интерпретируемым и интерпретатором. Здесь легко впасть в самоиронию, чего не следует делать, или поддаться метафизической эйфории, что еще более пагубно для изначального смысла, как он есть.

Текст построен таким образом, что искажения, вносимые самим высказыванием, составляют как бы ядро и первооснову. В этом видна особая тонкость. Само отсутствие текста делает искажения минимальными.

Семантическая вибрация похожа на инстантонные колебания физического вакуума, порождающего виртуальные смыслы. Религиозная, культурная и физическая символика все время отвлекает от основного значения, и только отсутствие культуры, неортодоксальность веры и ненаучность физической парадигмы отчасти спасает дело.

Теперь нужно сосредоточиться. Именно в этом месте давление отсутствующего текста достигает максимальной тонкости снаружи (раздувание мыльного пузыря или модель «раздувающейся вселенной»), идеально отражает возникшую семиотическую коллизию.

Аналогия цыпленка, проклевывающего прозрачную прокладку внутри яйца, или матери, чувствующей из чрева толчки младенца, как некое щекотание вплоть до опасности прободения – вот что ожидает неосторожного читателя в этом месте.

Ему уже кажется, что он все понял, что отсутствующий текст вырывается наружу, что лопнули обручи комментария, что отсутствующий автор отсутствующего текста имеет в виду мировое ничто, нирвану, нечто, дзэн, мировой звук, инь-ян, апофатическое богословие, нигилизм, прозрение, вдохновение, любовь к ближнему как самого себя,, любовь в общепринятом (каком?) смысле, просто поэзию или, на худой конец, теорему Гёделя о неполноте (если высказывание верно, оно не полно или «в языке содержатся недоказуемые высказывания») – все это было бы верно, если бы отсутствующий текст был; но его нет или как бы нет, и в этом главная закавыка.

Не надо думать, что комментатор знает о тексте больше читателя. Он (комментатор) в положении буриданова осла: справа сено, слева вода. Сено – смысл, вода – абсурд, но в отличие от осла автор не погибает от голода или жажды из-за невозможности выбора, и есть, и пьет, не задумываясь о закономерности чередований.

Тут спасительный структуральный или диалектический цинизм только усугубляет дело, поскольку и автору и комментатору цинизм и структурализм противны до тошноты. Поэтические симпатии автора несомненны. Хлебников, Хармс или на крайний случай Элиот могли бы многое прояснить в данной каблограмме, если бы опять же она была. Кабалистика Нагаруджаны и дзэн Кузанского мало что выявляет в амбивалентности текста и описания.

На помощь приходит Борхес или спасительная «Игра в бисер», но все мы понимаем, что это путь наименьшего сопротивления, уводящий в смысловой ад.

Вычурность и занудность этого комментария слегка уже отдает концептуальной тягомотиной, а этого я хочу избежать, если можно.

Вот здесь-то и возникает проблема финала. Отсутствующий текст двусмыслен при чтении – это полбеды, но он еще и бесконечно длинен, хотя и краток.

Вульгарные антитезы не спасают от поражения в духе кантовских антиномий или блудливых диалектик, поэтому я как комментатор полностью признаю свое поражение и возлагаю все надежды на дальнейшее отсутствие текста…

–Д О О С–

Есть возможность лечь навзничь

сказал мне врач

есть возможность быть или не быть

о, какой восхитительный выбор:

от Христа до Христа – верста

далее – по требованию – везде.

Мне – вечному мученику бечевы и вервия

пламенному заступнику всех народов

пулеметному настройщику всех пулеметов

одновременному негодяю всех стран

любимчику ненасытных вдовых –