Около половины августа на клипере был обычный прощальный прием: приехали родные и близкие судовых офицеров. Были музыка, конфеты, шоколад, вино и прочие угощения. Кое-кто из гардемарин прошелся в вальсе с приехавшими дамами, кто-то пропел романс под аккомпанемент пианино — веселья вообще было мало. В сентябре становилось пасмурно и сыро, а мы все еще не уходили за границу, так как приходилось проделать целую серию испытаний судовой артиллерии и мин. В октябре стало уже холодно, все казалось готовым, чтобы уходить в море, но адмиралтейские канцелярии все еще тянули канитель и держали нас зачем-то в Кронштадте. Наконец назначен был день ухода обоих клиперов на 21-е октября.
21 октября 1879 г., около 4 часов вечера, на клипере, стоявшем на Малом рейде, вызвали всех наверх с якоря сниматься. «Наездник» поднял якорь и дал ход машине; пройдя мимо фортов, двинулся в море, покидая сумрачные кронштадтские берега. На стенке играла музыка, была выстроена команда и кричала нам «ура», наша команда, взбежав на марс, ответила тем же, но все это торжество было испорчено налетевшим шквалом со снегом, закрывшим все кругом, и мы уже не видели кронштадтских берегов. Пройдя Большой рейд, проложили курс на West (запад) и, выйдя в открытое море, дали полный ход машине. Клипер под тремя котлами легко бежал 11 узлов, плавно рассекая мелкие волны, поблескивавшие при выплывшей луне и стихнувшем вскоре ветре. Ночь была тихая, холодная, клипер слегка покачивался и быстро уносил нас в море.
Гуляя по мостику (на вахте) и любуясь морем, я испытывал чувство удовлетворенной радости, что мечты мои наконец сбываются и я иду в кругосветное плавание; но в то же время в глубине души я ощущал смутное волнение и грусть, навеянные мыслями о недавнем прощании с оставшимися на берегу дорогими мне близкими, с которыми я не увижусь 3–4 года, а может быть, и навсегда я с ними расстался. Спустившись в кают-компанию, я застал сосредоточенную тишину и на лицах многих офицеров прочел те же думы, которые и сам только что испытывал на верхней палубе. Но между офицерами было несколько человек, уже ранее плававших и относившихся с привычным равнодушием к оставленной родине.
Вскоре после обеда, в 7 часов, наш симпатичный Маленький (младший штурман Харлов, талантливый самоучка на рояле) сел за пианино и бравурным маршем из оффенбаховской оперетки сразу рассеял грустное настроение, а наш общий любимец Никлес пустился даже в канкан под этот марш. Все сразу повеселели, и весь вечер прошел в музыке, пении и общем оживлении, привлекшем к нам в кают-компанию даже командира, который без приглашения, заразившись нашей веселостью, пришел к нам в кают-компанию и с удовольствием просидел у нас за чаем, спасаясь от своего вынужденного одиночества (по Морскому уставу командир живет отдельно от кают-компании и входит туда только по приглашению офицеров). На другой день при ясной холодной погоде мы около полудня прошли Ревель, а вечером, обогнув Дагерорт, вышли в Балтийское море. Там качка была ощутительнее, и некоторых новичков-гардемарин даже слегка укачало.
К вечеру 3-го дня мы обогнули Борнхольм, здесь стало значительно теплее, и на 4-й день утром мы вошли на рейд Копенгагена и стали на якорь между двумя крепостными фортами. Старинный город, видавший некогда много морских сражений, расположенный на низменном берегу, в серое туманное утро с первого вида не произвел на нас особенного впечатления, хотя это было для многих из нас первым заграничным городом, если не считать Гельсингфорса. Отсалютовав нации и получив ответ, клипер начал мыться и прибираться после похода, дабы в приличном виде встретить ожидавшихся посетителей. Командир уехал на берег делать морским властям визиты, а мы принимали в кают-компании датского лейтенанта, приехавшего поздравить нас с приходом от имени дежурного корабля, стоявшего на рейде. Днем были у нас русский посланник и несколько морских начальников, отвечавших на визиты командира. Вечером офицеры поехали на берег и, так как сад «Тиволи» (известный универсальный парк в Копенгагене со всевозможными театрами, кафе-шантанами и развлечениями) был уже закрыт, мы вечер провели в королевском театре, а потом ужинали в ресторане. В следующий день мы осматривали город и делали некоторые покупки.
Город показался нам очень чистеньким, весь серого цвета, со многими домами средневековой постройки. Королевский древний дворец показался нам очень маленьким, расположен на площади шагов 150 в диаметре. Были в музее Торвальдсена, а затем накупили сигар и кожаные куртки, необходимые для холодного осеннего плавания. В Копенгагене мы стояли недолго — 5–6 дней; командир торопился в Англию, где ожидал нас адмирал Попов. «Разбойник» в Копенгагене был с нами и вышел в Англию также совместно, но шли мы Немецким морем врозь.
Около 1-го ноября мы взяли лоцмана для прохода Зундом и вышли в море для следования в Англию. Датские проливы мы проходили два дня, так как на ночь в шхерах становились на якорь. У Скагена (мыс и маяк на северной оконечности Дании) мы спустили лоцмана и, закрепив на палубе по-походному орудия, шлюпки и всякие снасти, приготовились к бурному плаванию Немецким морем, где в осенние месяцы дуют обычно свежие норд-весты и даже шторма. Неприветливо нас встретило Немецкое море: пасмурно, сыро и холодно; к вечеру стало постепенно свежеть, и ночью заревел жестокий NW (норд-вест) со снегом и частыми шквалами. Клипер шел под парами и качался, как маятник, при крутой волне, бившей в правую скулу. Обнажавшийся винт давал перебои, и корма вздрагивала от сильных ударов на каждой волне. Наверху рев ветра, свист в снастях и вода по колено на палубе. Ежеминутно с правого борта поддавали новые волны и окатывали соленою водой всех наверху.
Чтобы пробраться из закупоренной каюты на мостик для смены вахтенного начальника, требовалось большое искусство: палуба уходит из-под ног, и, крепко держась за протянутые леера, стараешься балансировать так, чтобы не выскользнуть вместе с водою за подветренный борт. Добравшись с трудом, находишь там темные силуэты в дождевиках и зюйдвестках, это вахтенный офицер, рулевые и сигнальщики, привязанные к поручням из предосторожности, чтобы не вылететь за борт. Они радостно встречают новую смену и, сдавши вахту, спускаются вниз и, сбросивши все мокрое, зарываются в теплую койку и засыпают мертвым сном. В этот момент все испытанное на вахте им уже кажется пустяками: они забывают и страх, и усталость, разве только оставшийся на губах вкус засохшей соли напомнит им соленые ванны окачивавших волн.
При неопытной команде и противном почти ветре командир парусов не ставил, мы шли под парами малым ходом, чтобы уменьшить удары волн и перебои винта; но для ослабления размахов качки мы несли триселя и бизань — косые паруса, глухо зарифленные. Ход поддерживался лишь такой, чтобы клипер слушался руля.
Вторая ночь была такая же, но мы уже обтерпелись и привыкли к шторму. На второй день у всех явился аппетит, и мы решили пообедать, заставив вестовых накрыть в кают-компании стол, расставив тарелки между рейками, употребляемыми при качке. Повару удалось кое-как состряпать обед, и вестовые, ловко балансируя, обносили офицеров, рассевшихся на привязанных стульях. Супу получить не удалось никому, но сухие блюда были съедены совершенно исправно. После обеда Маленький попробовал сыграть на пианино из «М-me Ango» (оперетка), а Никельс уже встал в позу канкана, но первого слегка укачало, а второго одним махом перебросило к подветренной переборке. Почесываясь, он ушел в каюту, чтобы заснуть перед ночной вахтой.
На третью ночь стало заметно тише, мы проходили Доггербанку между сотнями огней рыболовных судов, крейсировавших с сетями на банке, раскинувшись по всему видимому горизонту. Такая масса огней в открытом море нас вначале удивила, мы приняли это явление за какой-то остров или город, полагая даже, что мы заблудились и находимся у английского берега; но впоследствии это недоразумение разъяснилось.