«Она сегодня никого не ждет», — подумал Поль, вполне извиняя ей более чем легкий туалет в такое жаркое июльское утро.

В самом деле, в воздухе ощущалась гнетущая духота, обыкновенно предшествующая грозе. Тяжелые черные облака заволокли небо. Вскоре сверкнула молния, загремел гром, полил сильный дождь, образовав завесу, скрывшую Париж от взоров Либуа.

На следующий день дела заставили живописца выйти из дома. Вернувшись к завтраку, он сразу же направился к телескопу. Белокурая наяда предстала перед ним причесанная, нарядная, в том же капоте, который был на ней два дня тому назад, одним словом — во всеоружии.

В ту же минуту Поль увидел, как в комнату входит уже знакомый ему господин. Опять он стоял к окну спиной. Встреча возлюбленных была такой же нежной, как и в первый раз. Вслед за этим оба исчезли в соседней комнате, судя по всему — столовой.

После десятидневных наблюдений художник сделал вывод, что блондинка редко выходит из дома и не принимает никого, кроме вышеупомянутого господина, который являлся к ней раз в два дня ровно в полдень. Лицо таинственного посетителя Полю так и не удалось разглядеть. Живописец видел только его спину. Пока блондинка общалась с гостем, горничная приводила в порядок уборную. В два часа, когда солнце обыкновенно проникало в эту комнату, старуха закрывала жалюзи.

На одиннадцатый день утром Поль встал с постели с твердо принятым решением.

— Я должен нанести визит этой женщине, — сказал он себе.

Но сказать и исполнить — вещи разные. Прежде нужно было выяснить важный вопрос: в каком квартале, на какой улице, в каком доме живет эта лучезарная Венера.

Окно ее находилось прямо перед телескопом, сокращающим расстояние во много раз, но как только взор отрывался от него, найти окно Венеры невооруженным глазом среди сотен других не было никакой возможности.

И наконец, на каком расстоянии находилось окно? Возможно, очень далеко… Но Либуа решил во что бы то ни стало найти иголку в стоге сена! Присмотревшись к окружающим зданиям, он прикинул и решил, что расстояние между ним и красоткой должно быть в две или три тысячи метров. Он строил свои предположения, исходя из расположения железнодорожного вокзала Сен-Лазар, церкви Нотр-Дам-де-Лоретт и биржи.

Таким образом, ему предстояло исследовать бо`льшую часть Девятого округа и некоторую часть Второго. Приходилось исключить улицы, расположенные перпендикулярно к Монмартру. Окно блондинки было в пределах прямой видимости по отношению к дому художника, а значит, ее жилище находилось на поперечной улице. Следовательно, нужно было осмотреть от четырехсот до пятисот домов.

— Черт побери! — пробормотал Либуа, резюмировав таким образом предстоящую ему задачу.

Но он был человеком настойчивым. Счастье, говорят, благоприятствует смелым… К тому же блондинка была так привлекательна!

На следующий день наш художник, решивший начать поиски с правой стороны города, спустился с Монмартра. Миновав бульвар Клиши, он достиг улицы Амстердам и прошел по ней до вокзала Сен-Лазар. Когда Либуа вышел на Гаврскую площадь, заполненную толпой путешественников, железнодорожные часы показывали одиннадцать часов двадцать минут.

— Э, боже мой, если я не ошибаюсь, это мой друг Поль Либуа! — радостно вскрикнул какой-то господин.

Поль взглянул на мужчину. Тот был молод, одних лет с художником, с прекрасной фигурой, приятным лицом, но глуповатой улыбкой. Одетый в черное по случаю траура, он был преисполнен изящества. При первом взгляде на него можно было понять, что находишься в присутствии хорошо воспитанного глупца, светского человека, который способен говорить лишь банальности.

Заметив, что Либуа не узнает его, молодой человек воскликнул:

— Как, ты не помнишь своего старого товарища по пансиону?.. Монжёза… Робера де Монжёза?

— Как! Это ты, маркиз? — сказал художник, улыбнувшись приятелю.

— Я самый! Да, это я — маркиз, над которым ты и другие товарищи потешались в пансионе. Какими шутками угощали вы меня! Чего только не рассказывали!

— Да, но, признайся, ты был тогда необычайно легковерен, готов был принимать черное за белое…

— Сейчас я совсем другой… О, клянусь тебе!.. Хитрым же должен быть тот, кто меня надует!

Маркиз произнес это таким тоном и с таким выражением лица, что Либуа вывел заключение: «Он стал глупее прежнего».

Между тем маркиз де Монжёз спросил:

— Уж не приехали ли мы на одном поезде?

— На каком поезде?

— На одиннадцатичасовом.

— Нет, я шел мимо станции, когда мы встретились. Так ты живешь за городом, маркиз?

— Да, в замке Кланжи, в шести лье отсюда. Ты непременно должен навестить меня. Я представлю тебя маркизе.

— Ты женат?

— Уже четыре месяца!

И маркиз поцеловал кончики пальцев и сделал жест, словно посылая воздушный поцелуй. Затем прибавил:

— Жена моя красавица, каких мало.

— И такая красавица любит тебя!

— Понятное дело, — ответил маркиз самодовольно. — Впрочем ей, бедняжке, кроме меня, и любить некого, — поспешил он добавить. — Я никогда не знал своей тещи. Она умерла задолго до моей женитьбы.

— У тебя нет тещи? Тебе везет!

— Больше чем везет, мой друг… ибо мой тесть… вот, посмотри!

При этом Робер де Монжёз указал пальцем на креп шляпы.

— Как, тесть также умер?

— Шесть недель тому назад… Ты и сам видишь, что маркизе некого любить, кроме меня.

— В таком случае она должна быть очень недовольна твоими отлучками. Ты часто приезжаешь в Париж?

Маркиз поколебался с ответом, но наконец сказал:

— Да, довольно часто.

— Довольно часто? Как же это ты — человек, который любит и любим и у которого, насколько мне известно, нет никаких коммерческих дел, призывающих в Париж… ибо, как мне помнится, по совершеннолетии в твое распоряжение должно было перейти громадное состояние…

— Так и есть, и я распоряжаюсь этим состоянием. Я даже порядочно увеличил его, — прервал Поля Монжёз.

— Благодаря своей женитьбе, не правда ли? Деньги обычно идут к деньгам, потому даже не буду спрашивать тебя, много ли принесла тебе жена.

При этих словах Монжёз состроил гримасу и промычал:

— Увы!..

— Так ты женился по любви?

— Вовсе нет! Я — и женитьба по любви! За кого ты меня принимаешь? — воскликнул маркиз с негодованием. — Моей жене не только досталось богатое наследство после матери, но и отец назначил ей шестьсот тысяч в приданое.

— Хорошенькая сумма! А что же ты говоришь «увы»? По-моему, неплохо получить такой капитал!

— Да, именно что получить, — повторил Монжёз, печально покачивая головой.

— А ты не получил? Тебя что, надул твой тесть, заявив по совершении брака: «Я пошутил относительно приданого»? Так было?

Во второй раз маркиз встрепенулся, как змея, которой наступили на хвост.

— Обманут тестем! — сказал он недовольным тоном. — Право, друг мой, ты все еще считаешь меня таким, каков я был в пансионе! Повторяю тебе, хитер будет тот, кто проведет меня теперь… Знай же, что накануне моей свадьбы, в тот вечер, когда подписывали свадебный контракт, сумма в шестьсот тысяч была при мне отсчитана моим тестем и вручена нотариусу, который должен был передать ее мне после венчания.

— Так что же?

— За двадцать четыре часа, отделявших меня от того мгновения, когда я должен был получить деньги, нотариус скрылся.

— Вот тебе на! — воскликнул Либуа. — Что же, у него дела были расстроены?

— О, нет! Проверка, проведенная после его бегства, показала, что дела его были в полном порядке. Его актив превышал пассив на два миллиона.

— Но приданое ускользнуло от тебя, мой бедный маркиз?

— К несчастью, да, и мне не на кого пенять. Нотариуса выбрал я сам. Тесть при мне передал деньги моему уполномоченному. Делать нечего!

После этого заявления Монжёз с отчаянным вздохом прибавил:

— Да и к чему говорить? Я был обвенчан и протестовать уже не мог.

— Молод ли был твой нотариус? — спросил художник, пытаясь понять, по какой причине мог бежать человек, дела которого находились в цветущем состоянии.